Валентин Аккуратов - Лед и пепел

В Архангельске, пока Николай Кекушев выполнял профилактические работы с моторами самолета, в штабе флота, мы знакомились с методикой плавания так называемых «морских конвоев» — транспортных караванов, которые под охраной английских и американских боевых кораблей пойдут с запада с военными грузами в Мурманск и Архангельск. Мы были предупреждены, что в ближайшее время нашему экипажу предстоит участвовать в этих операциях.

Здесь, в Архангельске, я неожиданно встретил профессора Николая Николаевича Зубова, контр–адмирала, крупнейшего ученого по морским льдам, друга и учителя всех наших полярных летчиков.

Он знал, что мы работали на ледовой разведке по выводу шедшего с ледоколом каравана, интересовался ледовым состоянием моря и сильно жалел, что не мог полететь с нами.

— Не пускают старика. Говорят, незачем подвергаться риску. Мостовщиком я стал. Через Двину из города «а станцию Исакогорка поезда пойдут. Ведь железная дорога–то из Москвы только до Исакогорки. Мост я предложил изо льда сделать и соединить город со станцией!

— А речной лед? Разве он может выдержать? — не удержался я от вопроса.

— Выдержит! Наморозить его до двух метров — любой состав пройдет! Это намного ускорит доставку грузов, прибывающих в Архангельский порт для фронта!

В большом портовом городе Архангельске не было железнодорожной станции. Линия кончалась на левом берегу Двины, станцией Исакогорка. Туда и оттуда все грузы доставлялись по реке. Во время ледостава или ледохода работы замирали. Ледяной мост профессора Зубова решал проблему снабжения города, пусть ненадолго, но в то военное время роль его была огромна.

После войны, уже в шестидесятые годы, через Северную Двину легкими, ажурными виадуками перекинулся мост–красавец. Московские поезда пришли в город, а океанские корабли свободно проходили под ним, не склоняя свои гордые мачты. В строительстве этого моста из стали профессор Зубов не принимал участия, ибо его стихия — лед, но моряки и летчики помнили, как в студеную зиму сорок первого, когда город пылал от разрывов фашистских бомб, ученый–адмирал зажигал своим энтузиазмом строителей ледяного моста. Зубовский мост стал тогда артерией жизни Архангельска. И вот теперь, спустя десятилетия, волею памяти народной, новый стальной мост часто называют мостом Зубова, ибо тех огненных дней — память людская не сможет забыть никогда!

Через сутки, приведя самолет в боевую готовность и забрав пассажиров в Мурманске, мы уходили в Москву. До боли знакомая трасса! Здесь мы знали каждый километр пути. Это была столбовая дорога из Москвы в Арктику. Но… на войне, как на войне. Вдавливаясь в рельеф, обходя крупные населенные пункты, чтобы не тревожить ПВО, шли мы над родной землей, ни на секунду не упуская наблюдения за воздухом. На этот раз хмурая погода помогала нам. При появлении истребителей, не изучая их бортовых знаков, мы сейчас же уходили в облака, а по прошествии минут пятнадцати стремглав «ныряли» к земле, благо хорошо знали всю местность трассы. Куда легче и безопаснее было бы нам весь полет пройти на высоте, в облаках, но служба ПВО категорически требовала от нас визуального полета, чтобы вести за нами наблюдение с земли, так как под нашу марку в облаках мог проскочить v вражеский самолет.

Наши пассажиры, члены иностранных военных миссий, запакованные в бесполезные на нашей высоте парашюты, в нахлобученных стальных касках, позеленевшие от сильной болтанки, с обреченным видом сидели на тюках груза, окончательно потеряв интерес к окружающей обстановке.

Для входа в Москву ПВО дало нам контрольный пункт прохода через город Дмитров, а дальше — прямым путем на Речной вокзал, в километре от которого находился наш аэродром. Полет проходил нормально, под крыльями уже мелькали дачные места Подмосковья, и я стал свертывать полетные карты, как вдруг молниями засверкали залпы трассирующих очередей.

— А, черт! Обалдели, что ли? По своим бьют! — Мятлицкий резко бросил машину к земле, чтобы уйти из–под обстрелов, и мы ясно увидели, как на шоссе перед мостом Яхрома — Дмитров, качая стволами пушек, медленно ползут танки с черными крестами на бортах.

— Немцы! — выдохнули мы.

— Откуда они взялись? — недоуменно кричит мне Мятлнцкий.

— Влево, курс девяносто! — срываюсь я на крик. Самолет, почти касаясь концом крыла верхушек деревьев, в глубоком крене уходит от огня, и мы теперь видим, как с левого берега канала по правому — туда, где мы только что видели фашистские танки, бьет артиллерия.

— Может быть, мы отклонились от маршрута? — спрашивает Кекушев.

— Ты же видел Яхромский мост через канал, — говорю а, — а вот уже Учинское водохранилище. Так ведь?

Мятлицкий кивает, но в глазах его растерянность и удивление.

— Вот сволочи, прорвались куда! Но почему мост–то пел? Если наши отступили за канал, они бы его подорвали? — возмущался Сергей Наместников.

— Всякое бывает, Сергей. Война! Но судя по пальбе, вроде наши артподготовку ведут. Давай теперь подворачивай, — даю я команду Мятлицкому, — Вон шпиль Речного вокзала! Видишь?

На сером облачном небе отчетливо вырисовывался стройный шпиль Речного вокзала, а линии камуфляжа только ярче выделяли его среди построек порта и занесенного снегом Химкинского водохранилища.

Не делая круга, мы с ходу приземлились между двумя рядами Пе‑2, стоящих вдоль узкой бетонной полосы.

— Что с Яхромой? — был наш первый вопрос к подъехавшему на «газике» коменданту аэродрома.

— Немцы форсировали канал, полки Второй ударной армии ведут с ними бой.

— Лихо! Значит, мы на бреющем полете прочесали над полем сражения! — присвистнул Николай Кекушев.

Комендант с недоверием посмотрел на нас и, помолчав, сказал:

— А как же вы проскочили? Просто невероятно!

— Вот так и проскочили. Видно, по той самой русской пословице, в которой говорится о везении некоторым интеллектуалам, — нервно смеясь, ответил Мятлицкий.

Распрощавшись с пассажирами, которые так ничего и не поняли, мы остались на аэродроме, где в комендатуре нас засадили составлять донесение о сражении у Яхромского моста. Как потом выяснилось, тот день был началом большого наступления. Армия генерал–лейтенанта Кузнецова, прорвав оборону, вышвырнула противника далеко за канал.

После победы, часто пролетая на Север через Яхрому, мы всегда покачиваем крыльями, отдавая дань глубокой признательности советским воинам, павшим при форсировании канала. На его высоком правом берегу высится бронзовая фигура советского солдата с поднятым автомагом, в развевающейся на ветру плащ–палатке. И эта бронзовая скульптура для нас не только памятник живых тем, кто навсегда остался в этой земле, но и подлинный ориентир нашей жизни.