Дмитрий Володихин - Патриарх Гермоген

Таким образом, Гермоген вовсе не являлся второстепенной фигурой на доске большой политики. Он имел влияние на дела и проявлял, несмотря на изрядный возраст, большую энергию в решении практических проблем.

Общие слова Хронографа о неприязненных отношениях, установившихся между царем и патриархом, получат развернутое объяснение ниже, в начале следующей главы. Однако прежде стоит задаться вопросом: та «вражда», о которой пишет С.Ф. Платонов, могла, конечно, повлиять на личный авторитет Гермогена и его возможности вмешиваться в крупные политические проблемы, но в каких конфликтах она проявилась на практике? И какие последствия имела для диалога между царем и святителем? Речь идет не о столкновении характеров, а о конкретных действиях, предпринимаемых Василием ГУ и Гермогеном.

Источники донесли до наших дней только одно прямое и ясное известие о конфликте государя с главой Церкви [36]: «Царь… Василий начал советоваться с патриархом Гермогеном и с боярами, как бы ему совокупиться законным браком. Патриарх же молил не сочетаться браком. Царь же Василий взял за себя боярина князя Петра Буйносова дочь царицу Марию» {160} .

В октябре 1607 года закончилась эпопея с осадой Тулы, к концу месяца или, может быть, к началу следующего Василий Иванович вернулся в Москву. Отгремели праздничные пиры, и тогда, очевидно, встал вопрос о браке. Скорее всего, заседание Боярской думы, на котором присутствовал и Гермоген, состоялось не позднее ноября 1607-го.

Для Василия Ивановича брак был исполнением мечты и, кроме того, делом насущно важным для утверждения новой династии. В 1607 году ему исполнилось 55 лет. Первая его супруга, княжна Елена Михайловна Репнина, ушедшая из жизни давно-давно, не оставила мужу наследников. Позднее обзавестись потомством мешал прямой запрет царя Бориса Федоровича, затем — перипетии политической борьбы. Наследником Василия Ивановича являлся его старший брат Дмитрий. Но он, очевидно, не слишком подходил для этой роли. В русскую историю он вошел как антигерой: трус, скверный воевода, проваливший важнейшие военные предприятия. Кроме того, Дмитрий Иванович был женат на крайне худородной дочери Малюты Скуратова — опричного фаворита времен грозненского царствования. Такой преемник, скорее всего, привел бы династию к падению… Царь желал иного: родить собственных детей, дабы им передать престол. Теоретически ничего невозможного в том не было. Доживи он до семидесятилетия, удержи престол, и дети его оказались бы самыми лучшими, самыми очевидными наследниками. Помимо того, брак царя, заключенный сразу после военного триумфа — разгрома болотниковцев, — выглядел уместно. В глазах подданных он как бы продолжал серию успехов государя, выглядел новым его достижением. А рождение сына восприняли бы как еще одно обстоятельство в его пользу… [37]

Всё логично, всё на месте… Но почему же тогда Гермоген выступил против? Неужели он подошел к делу как строгий моралист, осудив брак пожилого человека и юной красавицы? Не увидел надобности совершать брачное таинство ради одних лишь династических удобств?

Вряд ли.

Гермоген по натуре своей, по опыту своему — человек с хорошо развитой практической жилкой. Он видел другое: рано обрадовался царь Василий, победа над повстанцами вышла далеко не полной. Надо бы царю направить освободившиеся полки из-под Тулы на Стародуб, Орел и прочие города, где закрепились приверженцы Лжедмитрия II. И лучше бы сам монарх приглядел за своими воеводами. Лично. Со всей твердостью и требовательностью, на какие он только способен.

А тот вместо нового похода занялся свадебными торжествами…

Свидетельство одного из хронографов XVII века наводит на мысль о беспечности Василия Ивановича, за которую, видимо, и укорял его Гермоген: после взятия Тулы царь «пошел к Москве со своими государевыми бояры… и со всеми московскими людьми, а городы замосковные… и рязанцев велел всех отпустить по домам. И пришел к Москве с радостию великою, что врагов изменников своих победил. И всемилостивому Спасу и Пречистой Богородице… и московским чюдотворцом Петру и Алексею, и Ионе… хвалу воздал и молебная совершал. А на Москве был в то время святейший Гермоген, патриарх Московский… А Северские городы в те поры были в измене, в воровстве, царю Василию не добили челом… И царь Василий Иванович под те городы — под Путивль и под Брянеск, и под Стародуб не послал, пожалел ратных людей, чтоб ратные люди поопочинули и в домах своих побыли (курсив мой. — Д. В.). И того же 116 году [38]в великий мясоед царь Василий… браку совокупися… Того же году после радости своей царь Василий Иванович послал по зимнему пути на северские города бояр своих и воевод…» {161} . Послал князя Д.И. Шуйского, князя В.В. Голицына, князя Б.М. Лыкова. Стоит запомнить: «после радости своей», то есть после брачных празднеств. А пока они длились, Лжедмитрий II постепенно усиливался.

Прав ли был Гермоген, пеняя царю на его нераспорядительность?

На этот вопрос нет однозначного ответа.

С одной стороны, никто не мог предположить, до какой степени опасным сделается Самозванец, окруженный невеликой компанией других авантюристов. Никто не мог предсказать, что к его бойцам присоединятся весьма значительные подкрепления из Польши, Литвы, с казачьих окраин, превратившие горсть банд в настоящую армию. Лжедмитрий II выглядел не столь уж серьезным врагом, особенно после разгрома страшной болотниковщины. До поры до времени с ним справлялись воеводы, располагавшие относительно небольшими силами. Государевой армии не требовалось. Да и как ее поднять на новое большое дело, если она провела много месяцев в походах и боевых действиях, истратила провизию, утомилась, понесла тяжелые потери? Служилые люди, вышедшие в поле, — не железные. Василий Шуйский, как опытный полководец, прекрасно понимал: заставь усталые, поредевшие полки воевать по осенней мокреди, и они назавтра начнут разбегаться… У государя имелись очень серьезные резоны распустить воинство.

Но с другой — Гермоген понимал кое-что, не доступное разумению Василия Ивановича. Бывший казак гораздо лучше, чем бывший воевода, представлял себе, сколь быстро распространяется пламя казачьей вольницы, если не сдерживать ее железной рукой. Если дать ей бесконтрольно расти хотя бы несколько месяцев, то на месте костра возникнет пожар. А за спиной Лжедмитрия II стояло, среди прочего, мятежное русское казачество, да и пришельцы из Речи Посполитой не слишком от него отличались. Быть беде!

Патриарх пытался повлиять на Василия IV, но ничего не добился. А полгода спустя Лжедмитрий вырос мрачным призраком у стен Москвы.

Да, в этом случае святителю не удалось добиться решения вопроса по его воле. Но ведь никто и не утверждает, что отношения Василия Шуйского и Гермогена имели вид полнейшей безоблачности. Такое вообще редко случается в делах большой политики. Нормой, думается, надо считать иное положение вещей: идет постоянный диалог между светской властью и духовной; духовная время от времени предлагает свои проекты решения неких чисто политических проблем за пределами вопросов вероисповедания; светская власть не обязательно принимает их (у нее могут на то быть резоны, неизвестные Церкви), но неизменно со вниманием прислушивается к голосу первоиерарха; иногда он отступает, а порой добивается своего.