Коллектив авторов - Диалоги – моя фишка. Черные заповеди Тарантино

АЛЕКСАНДР РОКУЭЛЛ: Моя история – это в некотором роде мистическая психодрама. Как «Дни нашей жизни» в героиновом угаре, что-то в этом духе. Однажды я слышал историю о том, как Шон Пенн связал Мадонну в канун Нового года. Это и легло в основу – ревнивый муж с пистолетом связывает свою жену.

РОДРИГЕС:Я понимал, что истории Квентина и Алекса будут по-настоящему драматичными. Поэтому я решил пойти другим путем – сделать комедию.

«ПРЕМЬЕР»:Квентин, в вашей истории о неуправляемой звезде и ее окружении есть автобиографические ссылки, да?

ТАРАНТИНО:Изначально этот персонаж задумывался как комический – я думал, что смогу сыграть такую роль достаточно хорошо, – а потом уже подгрузился в мой личный опыт, скажем так, популярности. Я постоянно ожидаю реакции на любые мои поступки. СМИ просто задолбали меня. Яркий пример тому – рецензии на «Отчаянного». Потому что каждая рецензия – это не разбор того, отчего мне не удалась та или другая сцена (кстати, мне очень нравится, как я сыграл в «Отчаянном»; по-моему, эпизод отлично удался), а просто: «Этот парень уже надоел. Хватит, от него уже тошнит». Они не дадут мне покоя в ближайшие два года. Они чуть ли не обижаются на то, что я хочу играть. А я продолжаю запихивать им в глотки свои работы, чтобы они наконец взглянули на них по-настоящему. Только что я прочел три – понимаете, три! – своих биографии. Это все равно что мескалина обожраться. Выходит, что я хуже некуда: я – полный мудак, я наебал всех ребят в видеопрокате и Роджер Эйвери – единственное объяснение гениальности всех моих работ. И что прикажете мне делать в ответ на все эти заявления? Не остается ничего, кроме как сыграть в фильме мудака! И я представляю себя в самом наихудшем виде, на который способен.

«ПРЕМЬЕР»:Что было самым трудным в производстве этого фильма?

РОКУЭЛЛ:Вначале все шло довольно гладко: нас было только двое – я и Эллисон, потому как Роберт делал «Отчаянного», а Квентин занимался рекламной кампанией «Криминального чтива». Но никто из нас не хотел принимать решения без одобрения Квентина. А я был простым исполнительным продюсером, и если, скажем, мне нужна была зубочистка или чашка кофе, то следовал совет: «Лучше бы тебе справиться об этом у Квентина». Переговоры я начинал с третьим помощником Квентина. И это было просто чудо, когда я в конце концов до него добирался.

«ПРЕМЬЕР»:Квентин едва не отказался от участия в проекте в последнюю минуту?

РОКУЭЛЛ:Мне сделали операцию на колене, и я лежал в морфиновой прострации на больничной койке с аппаратом, разрабатывающим мое колено, когда раздался этот звонок. Это была Эллисон. Она сказала:

– Знаешь что? Квентин отказывается от участия!

Оставалась неделя до начала ее съемок.

– Почему?

– Он совершенно изможден. Он сказал мне: «Просто меня больше не увлекает это, а я не могу делать то, что меня не увлекает».

– Знаешь что? Он не может отказаться. Это не просто выход – это выходка. И если он осуществит ее, я достану пушку и пристрелю его, и он наконец поимеет настоящее насилие из первых рук. Ему больше не надо будет ходить на фильмы Джона Ву.

Эллисон стала давить на чувства – она упрекала его в предательстве, унижала и оскорбляла. Средства оказались на редкость убедительными. Когда мы встретились с ним, он доложил мне: «Знаешь что? Я летел на самолете и перечитал сценарий. И он зацепил меня с новой силой».

«ПРЕМЬЕР»:Какова была ваша реакция после просмотра первоначального монтажа?

РОКУЭЛЛ:Я хотел выброситься в окно. Мы все отправились к Дэнни в Лос-Анджелес и засели там надолго, заказывая маисовую пиццу, жидкий кофе и колу. «Что касается меня, то я считаю, что фильм очень затянут», – сказал я. Просмотр занял у нас более двух с половиной часов – на сорок пять минут больше общепринятых норм. Роберт уточнил: на двадцать четыре минуты, но я чувствовал, что остаток нашего материала невыносимо длинен. Квентин сказал: «Выхода нет. Надо возвращаться и переделывать». Эллисон была крайне самокритична. Это очень по-женски. С Квентином вы всегда точно знаете, что он думает, но вы никогда не знаете, что он чувствует. Роберт – полная противоположность Эллисон. Вы никогда не знаете ни того, что он думает, ни того, что чувствует. Если он что и выскажет, то очень лаконично, вроде: «Это слишком длинно».

«ПРЕМЬЕР»:А почему вы не передали монтаж вашей «комнаты» кому-нибудь другому?

РОДРИГЕС:Монтаж – очень субъективная вещь. Если бы Алекс отдал мне свой материал, я смонтировал бы его по-своему, что не обязательно соответствовало бы его стилю и задуманному им фильму. В моей «комнате» – шестьсот монтажных склеек на двадцать минут. В «комнате» Квентина всего три склейки за первые десять минут. Если ты соглашаешься смонтировать чей-нибудь материал, то в итоге получается «ни вашим, ни нашим».

«ПРЕМЬЕР»:А каково было отношение «Мирамакса»?

РОКУЭЛЛ:Это был открытый вызов нашей дружбе, поскольку наши взаимоотношения интересовали их меньше всего. Я не показываю пальцем и не говорю, что они старались разобщить нас. Они просто делали свою работу. Это комедия. Войдите в их положение. Вы говорите: «Комедия должна быть длиною около девяноста-ста минут». Они: «Мы хотим, чтобы вы ее сократили». Вы не можете никак сократить часть Роберта – она сделана как комикс. Думаю, Роберт не выбросил ни кадра из первоначальной монтажной версии. Квентин снимает длинными планами, так что его тоже трудно перемонтировать. Поэтому остаемся мы с Эллисон. Знаете, мне нравится работа Квентина, и работа Роберта, и Эллисон, но, в конце концов, я тоже хочу провести свое войско по фильму. Я сказал Бобу и Харви Вайнштейнам из «Мирамакса»: «Хорошо, всем надо сделать некоторые купюры, правильно?» На что они поникли и говорят: «А кто скажет Квентину, что он должен подрезаться?» Харви говорит: «Допустим, я скажу ему, что Алекс укоротил свой материал, тогда он подумает, что может добавить несколько минут к своему».

«ПРЕМЬЕР»:Трудно было критиковать Квентина?

АНДЕРС:Квентин с самого начала захотел снимать последнюю часть, самую последнюю в фильме. А я сказала: нет. Он спросил почему. Я ответила: «Потому что это я написала. Это конец моей истории, пусть даже так будет указано только в самых последних строках титров». А он: «Ну и что?» – «Что „что“? – говорю я. – Что ты имеешь в виду?» – «Ну, – отвечает он, – ты же всегда говоришь, мы как одна группа, как „Битлз“, где каждый тянет одеяло на себя: „Я буду солистом…“ – „Нет, я хочу быть солистом…“ – „Нет – я“ – а потом делает свою запись и откалывается». Я говорю: «Но есть и другие группы, которые делают один хит и испаряются, как „Букингемс“, где все целуют друг друга в жопу». Он говорит: «Я бы предпочел, чтобы у нас было ближе к жопоцелуйной модели». А я говорю: «Ну еще бы, когда в жопу целуют тебя». И я выиграла.