Юрий Оклянский - Оставшиеся в тени

Речь идет о старших братьях писателя — Александре и Мстиславе Толстых — и сестре Лиле, которые считались потерявшимися из виду где-то во время гражданской войны. Чем закончили свое жизненное поприще два блестящих молодых человека, которыми гордился граф Николай Александрович? И как сложилась дальнейшая жизнь бунтарки Лили, Елизаветы Николаевны, после пятилетней любви к некоему Рахманинову, попытки самоубийства, самовольного замужества и, наконец, встречи с братом Алексеем в феврале 1914 года? Обо всем этом не было известно.

Газета «Кавказская здравница» писала:

«Несколько дней назад в Пятигорск прибыла группа парижских студентов. Молодые французы и француженки хорошо объяснялись на русском языке.

— В этом нет ничего удивительного, — пояснил руководитель туристов, преподаватель Парижского университета Александр Мстиславович Толстой. — Все члены нашей группы — студенты, изучающие русский язык…

Естественно, что фамилия Толстого нас заинтересо вала. И, удовлетворяя наше любопытство, Александр Мстиславович рассказал, что он является племянником талантливого советского писателя Алексея Толстого. Сейчас А. М. Толстой преподает в Парижском университете русский язык и литературу…» («Кавказская здравница», 1964, 26 июля).

Далее в заметке сообщалось, что французские туристы совершили поездку по лермонтовским местам, посетили здравницы и один из совхозов. В июле 1943 года тут, среди руин и трупов, бродил Алексей Толстой, описавший увиденное в статье «Коричневый дурман»… «Вчера, — заканчивалась заметка, — пятигорчане радушно проводили своих новых друзей из Парижа. Дальнейший путь их лежит в Орджоникидзе, оттуда в Харьков…»

Вот незадача! Надежда оставалась только на телефонный разговор.

Ответила мне уже одна из харьковских гостиниц.

— Да… Толстой слушает, — старательно выговорили по-русски в телефонной трубке. — Я вас понял… Да… Как вы сказали? Говорите, пожалуйста, медленнее…

Приятный мужской голос без акцента, но с той замедленной и слишком правильной русской речью, которая выдает иностранца.

Если суммировать рассказанное по телефону, получится следующее:

— Отец, Мстислав Николаевич, после гражданской войны эмигрировал в Грецию, потом переехал с семьей во Францию… Умер в 1949 году… Александр погиб от тифа где-то в первые годы гражданской войны… Рахманинов, муж Лили, был двоюродным племянником известного русского композитора. Тетя Лиля умерла в Югославии от голода во время немецко-фашистской оккупации…

— Встречался ли Алексей Толстой с братом после революции?

— Да, отец рассказывал об одной такой встрече с Алексеем Николаевичем за границей. Позднее, из Советского Союза, Толстой звал отца вернуться на Родину… В подробностях их отношений не знаю. Когда умер отец, я был студентом и многого из его рассказов сейчас не помню… Нет, из фамильных бумаг мало что осталось. Но я еще раз посмотрю. К тому же в Париже много наших родственников…

— Во Франции к России большой интерес. В нашем университете уже около двух тысяч студентов изучают русский язык… Книги Алексея Толстого у нас знают. В следующий раз я обязательно хочу приехать в Куйбышев, в эту, как она называется… деревню Сосновка…

Слушая медлительную русскую речь Александра Мстиславовича, я подумал — так сплетаются времена и человеческие пути. Чуть ли не столетие спустя в приезжем французе вдруг ожила и часть истории, которая началась в 1883 году со скандального судебного процесса в Самаре.

Когда я проезжаю по одной из самых оживленных столичных магистралей и слышу, как радиоголос в троллейбусе привычно называет очередную остановку: «Улица Алексея Толстого», — я мысленно переношусь в стоящий где-то поблизости, на боковой тихой улочке с архитектурой старой Москвы, дом. Многое в — нем сохранено так, как было при жизни Алексея Николаевича. Над его конторкой, за которой писатель обычно стоя работал, среди нескольких снимков висит большая фотография матери начала 80-х годов — красавица в пышном старомодном наряде, с умным лицом и горячими глазами. Он любил этот портрет. И во всех странствиях своей бурной жизни не расставался с ним. Он всегда был там, где писатель обычно держит только самое необходимое, — в его рабочем кабинете. Мать из окошка своей молодости смотрела на сына в часы напряженного труда, раздумий, радостных порывов и трудных решений. Там этот портрет висит и сейчас, как висел всегда.

Однажды в Центральном архиве Союза писателей СССР разбирали дела Иностранной комиссии давних лет.

По роду литературной работы я наведываюсь в архивы. Зашел и в тот день. Как завсегдатая, меня попросили помочь знанием немецкого языка.

Странно представить теперь, но тогда я почти равнодушно взял в руки три тонкие папки из порыжелого картона, которые протянула хранительница архива. Хотя мне и бросилось в глаза помянутое в наружных надписях имя: Б. Брехт.

«Наверное, что-то сугубо официальное, — подумалось мне. — Скорее всего так…»

Я знал здешние архивные порядки. Через Иностранную комиссию Союз писателей осуществляет связи с литературными организациями и лицами многих стран земного шара. Основное содержание ведомственного архива составляют бумаги, касающиеся, что называется, «литературной кухни». Переписка с коллективными партнерами, обмен мнениями по поводу различных симпозиумов, совещаний и съездов, стенограммы заседаний, запросы зарубежных литераторов по поводу переизданий их книг в СССР, оплаты гонорара и т. п. И хотя среди потерявшей злободневность переписки, сберегаемой в архиве, встречаются подчас автографы с именами первой величины, далеко не все, как говорится, способны возбудить любопытство литературоведа.

Однако извлеченные папки оказались не совсем обычными.

Одна папка называлась: «Переписка с Б. Брехтом. 20 ноября 1940 — 20 июня 1941 гг. На 21 листе».

Две другие — «Переписка Б. Брехта с М. Штеффин…»

— Посмотрите, пожалуйста… В папках со Штеффин все тексты только на немецком. Есть ли связь между материалами этих трех дел? И кто такая М. Штеффин? — сказала Наталья Константиновна Покровская, заведующая архивом. — Она Маргарет Штеффин…