Юрий Солоневич - Зона тени

© Юрий Леонтьевич Солоневич, 2016

ISBN 978-5-4483-5399-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Это было похоже на ритуал, и Арсений придерживался его: в неясной ситуации лучше всего действовать по шаблону. К тому же так было легче настраивать себя на нужную тональность, нужные его делу ощущения. Хорошая настройка – это уже очень много. Араб одобрил эту методику. Когда «чувствуешь ситуацию кожей», когда в глубине подсознания появляется предчувствие, интуиция – появляется и мистическая способность видеть всё как бы со стороны. При этом становятся явными все скрытые связи между причиной и следствием, и отпадает необходимость в грубом воздействии на происходящие события.

«То, что спокойно, легко сохранить. То, что еще не показало признаков, легко направить. То, что слабо, легко разделить. То, что мелко, легко рассеять. Действие надо начать с того, чего еще нет. Если не знаешь, с чего начать – начни с настоящего момента. Используй то, что судьба даёт тебе в руки. И не ставь конкретной цели: она придёт сама». Так его инструктировал не по годам мудрый Араб.

Из промежуточных, несущественных, казалось бы, результатов в итоге получается тот, который и был единственно необходим. И он, как правило, приходит внезапно. Зачастую тогда, когда его уже не ждёшь. Когда потеряна всякая надежда, и последняя капля страдания падает в переполненную чашу терпения. Но он приходит, и тогда становится ясно, что это он – тот, которого ждали. Что это он – такой, каким его ждали. Или почти такой, но это – он. И этот его приход так же неотвратим, как неотвратим приход рассвета после длительной заполярной ночи; так же закономерен и неизбежен, как конечная остановка городского автобусного маршрута.

– Кладбище, – объявил водитель-кондуктор. – Конечная остановка.

Арсений был единственным пассажиром этого рейса. Он вышел из ПАЗика и направился в сторону небольшого административного здания.

Ступеньки просевшего крыльца заунывно скрипели, добавляя тоски в и без того невесёлую атмосферу этой плачевной юдоли.

«И в этом чёрном-пречёрном доме стоял чёрный-пречёрный стол».

Стол действительно был чёрным. Наверное, раньше он украшал офис городского коммунального хозяйства. А теперь, совсем как человек, заканчивал свой жизненный путь на кладбище. И телефонный аппарат тоже был чёрным, модели, примерно, шестидесятых годов. На вставленной в специальное окошечко картонке был написан номер: 2—15—14.

Сидевший за столом «служащий» долго листал исписанные корявым почерком страницы «книги мёртвых», потом поднял на Арсения мутный взгляд и невнятно произнёс:

– Райчук А. С. Сектор ашнадцать, номер шешш…

– Пойдём, покажешь, – перебил его Арсений и, похлопав по нагрудному карману куртки, добавил: – Не обижу.

Настроение у «служащего» сразу улучшилось, и он, навесив на двери конторы ржавый замок, не закрывающийся на ключ, повёл Арсения по довольно неухоженному городскому кладбищу.

Могилы располагались как-то хаотично, бессистемно. Оградки наползали друг на друга, и было совсем непонятно, где здесь разбивка на сектора. Некоторые памятники совсем разрушились, покосились крестами, напоминая фигуры падающих людей. Надгробья заросли, затянулись пожухлой травой.

Запустение.

Вековая пыль забвения.

Кладбищенские джунгли.

Городские джунгли.

Джунгли в душе.

Цепкие лианы намертво опутали все живое, притянули к земле, упрятали в непроходимую чащу, где нет ни солнца, ни неба.

Есть ли отсюда выход?

«Что здесь было сто лет назад? – подумал Арсений. – Тоже кладбище? А двести лет назад? А две тысячи лет? Что беспокоило их тогда, когда они были живыми? Станут ли думать о нас, проходя мимо наших могил, те, кто будет жить через двести лет? А через две тысячи?»

Что здесь: конец или начало? Конец чего – земных страданий? Начало чего – страданий неземных? Или, может быть, вечный покой? Вечный сон, как исполнение всех желаний: самых заветных, самых несбыточных.

Особые состояния. Они накатывали на Арсения в Катынском лесу, на Бородинском поле, в Долине Смерти…

Покружив немного по лабиринту между оградами, «служащий» остановился у одной из могил и, указав заскорузлым пальцем на невысокий памятник из тёмной мраморной крошки, сказал:

– Вот…

– Ты уверен? – переспросил его Арсений.

«Служащий» почесал рукой затылок и ответил:

– Да чего уж там: мы с ним были друзьями.

– Это как?

– Ну, в школе вместе учились. Немного, – было видно, что «служащий» врал напропалую в надежде на поминальную рюмку.

– А потом?

– А потом он с собой покончил.

– Почему?

– Да разве кто правду скажет! Одни одно говорят, другие – другое. Только я в такие разговоры не лезу: мне своего горя хватает, – и «служащий» вдруг с надрывом, с тоской в голосе добавил: – Я и сам недавно вешался.

И он показал Арсению ещё довольно заметный след от верёвки на своей шее.

– Ты это зря, – сказал Арсений, а про себя подумал: «Мы все понемногу сходим с ума. А возможно, и кто-то нас сводит. Методично, расчётливо и даже как-то рутинно. По одному и тому же сценарию. Фантазия, что ли, у них не на высоте. Или чувствуют свою полную безнаказанность: кого бояться, когда на всех уровнях всё схвачено».

– Да чего уж там, по мне никто не заплачет, – сказал «служащий». – Ну, правда, ведь!

«А по мне? – подумал Арсений и более внимательно посмотрел на собеседника. – Похоже, что мы с ним одного поля ягодки. Только я одет лучше».

– Поп его отпевать отказался, – и «служащий» с гордостью произнёс: – Я отпевал.

– Вот как, – сказал Арсений.

– Да чего уж там, – повторил «служащий». – Я здесь, считай, лет десять. Все молитвы наизусть знаю. Не то, что попы: мне в книжку смотреть не надо.

Арсений прочитал надпись на памятнике: всё верно. Фотографии не было: видимо, не успели ещё прикрепить. Лишь серый цементный овал указывал на предназначенное для неё место.

– А что он, этот твой одноклассник, много пил?

– Не знаю. Тут у каждого своё понятие на это дело. Он на «скорой» работал, а потом – дальнобойщиком на фуре. – Арсений при этих словах невольно вздрогнул. – Может, залетел в какую «непонятку». А может, и баба довела.

На нижней плите памятника Арсений прочитал: «От жены и дочери. Помним, любим, скорбим». И чуть повыше – годы жизни: «1967 – 2000».

– А с семьёй что стало? – спросил он, заранее предвидя ответ.

– Так уехали. Квартиру продали – и уехали. Что тут непонятного? Не всякий сможет жить, где такое случилось.