Юрий Цыганов - Зона любви

Марине посвящаю.

«Для взрослых»

Всё. Больше о любви ни слова! О несчастной — ни ползвука. Молчок! Я заткну рот всякому, кто станет болтать. А если он запоет, заламывая руки: «О, любимая, я так надеялся, ждал, верил!» и зайдется в экзальтации, от нахлынувших чувств — я захохочу ему в рожу!.. А потом…потом, пожалуй, задушу его! И подвешу на крюк.

Я подвешу на крюк его ненужную нелепую шкурку… И оставлю висеть так в назиданье потомкам…

А потом…

Потом я горько пожалею об этом!

Я сяду у трупика этого несчастного не в силах осознать, что я сотворил. Я с тоскливым трепетом трону его истоптанные башмачки. Я пошевелю непослушной рукой полы его поникшего плаща. Я украдкой взгляну в его мертвые глаза…

Его кукольное лицо будет смотреть на мир удивленно…

И станет мне страшно!

Потому что это моя Любовь болтается на крюке. Это ее поливают дожди, и белят метели, и сжигает зной. Это она — некрасивая, жалкая, мертвая — приплясывает на ветру. Это она танцует чакону.

А я сижу у ее ног и смотрю перед собой невидящим взглядом…

Так смотри же, смотри! безрасчетный дурак, смотри пустыми глазами осла, смотри — вот она, твоей любви ветхая ненужная одежка!

Нет, я не роняю слез…

Я наполняю легкие воздухом и ору в бессилии в разверстые небеса: «О, сука! сука!.. Я убил тебя! Убил! убил! убил!!»

Но мне этого мало. Я не в силах вместить в этот крик ничего…

Всё бурлит во мне, негодует!

Мне хочется убивать ее вечно…

Н-ну?!

Почтим минутой молчания убиенную? Растаявшую Снегурку… лужицу оставшуюся от нее… испарившуюся на глазах… и отлетевшую легкими ветерками…

(Сколько таких ветерков шевелят наши кудри…)

Или поговорим на чистоту? Как дело было.

По мне так лучше немота… И не одну минуту, а все оставшиеся дни…

И ожидание? Всегда ожидание…

Ведь так?!

Немота ожидания или бег за ускользающим призраком — вот мои спутники на данный период…

Я бы предпочел единение душ и покой… И радость общения. Но этого на нашем базаре не предлагают, — пуста коробушка… ни молодца-коробейника там нет, ни души-зазнобушки… А из двух зол я никогда не выбирал. Я хватался за оба разом. Потому что знал: одно порождение другого. Это сиамские близнецы, сросшиеся насмерть.

Погоня и немота — вот моя суровая данность.

Я всегда целовал чьих-то баб… так случалось… И ревность, в этих скачках, всегда на пол корпуса шла впереди… И к финишу приходила первой…

Но однажды я вышел на снег… Я был пьян и меня осенило.

— Пойдем — сказал я.

— Куда? — не понял он.

— На «Черную речку». — Я попытался шутить.

— Куда?!

— Пойдем. Там разберемся…

Мы вышли на снег… в темноту… Я отвел его в какой-то пустынный двор… Мы встали друг перед другом…

— Давай, начинай… — сказал я. — Что? Непонятно?… Так надо.

Он, кажется, догадался… Я запомнил его плавающую улыбку… Но медлил. Он ждал подвоха.

Странно устроен человек. Он должен был выслеживать врага, сидеть в засаде, потом выскочить с оружием… А тут нате вам, — за вас все сделали, — работай.

— Не могу так. Ударь первый.

Мне становилось стыдно. Он же мальчишка… А я что. взрослый? Я только по количеству запоев, баб, курева дам ему фору, — в остальном, — сами видите…

— Мне тебя не за что бить… (ну вот как хорошо я сказал… Ему значит, есть за что…)

Бил он меня просто. Как куклу. Сначала «посадил на калган», а потом стал махаться. Я по инерции защищался, пока не поскользнулся и не упал. Всё. Его благородие не ударило больше ни разу. Он помог мне подняться… Класс!

Все-таки он ждал подвоха…

Мы вернулись в палатку. Лицо мое полыхало, даже через снег, который я прикладывал…

Она накинулась на Димку:

— Что ты наделал!

«Ой, ой, ой,» — подумал я …

Дальше не думалось…

Малышка на нас смотрела удивленно…

Я разлил по стаканам… Ч-черт! Необходимо много выпить, не то весь этот абсурд торчком встанет перед глазами. Пусть это будет завтра. А лучше через неделю…

А Димка вдруг раскис… До него как будто что-то дошло… что-то свое… свое пьяное горе… Он заныл, замычал… подставил мне свою голову темечком… Дурную свою башку, с пшеничными торчащими волосами…

— Ударь меня! Ударь! Слышишь… Ударь бутылкой… прошу… ну!

Дурачок. Разве этого мне было нужно?

— Ты нарочно это сделал! Что бы Вера меня бросила…

Во как! Оказывается….

Ч-черт! у каждого свои проблемы… Он мне начинал нравиться. Я себе — всё меньше и меньше…

Я трахал эту Веру в этой самой палатке… и возил в мастерскую… Вера, как Вера… В пьяном угаре всё что-то кажется… мерещиться… Хочется изменить судьбу…

Мне тогда страстно хотелось ее изменить…

А теперь я умер… Ха! Убит! Насовсем, навсегда! Теперь уже ничего не изменишь. Наконец-то, ничего не надо менять! Как это славно! Наконец я освободился от смертоносного груза самое себя. Я подорвался на бомбе, которую сам и создал… В своей лаборатории, на конвейере безумных дней моих.

Но дух мой, смертью смерть поправ, устремился в небытие…

А вы как думали?

Вы первым делом, конечно, спросите: «Ну, и как там, приятель?» А я честно отвечу: «Не знаю. Не знаю, как объяснить э т о. Земные слова здесь не проходят. Они здесь не значат ничего». И еще я скажу: «Бросьте вы это пустое занятие — не терзайте себя вопросами: „как там? да что?“ Живите, пока живется, а слиться в экстазе с вечностью на вершине блаженства всегда успеете…»

— Блаженства? — переспросите вы.

— Именно так! — отвечу я.

Впрочем, я не думаю, что все отлетевшие души отправляются прямиком сюда и ощущают на себе торжество блаженства. Не каждая душа способна к подобным взлетам. Некоторые так тяжелы, что стелятся по земле, со страху забиваясь во всякие щели и норы. И блудят по ночам, — мрачные и злые, — и подвывают, пугая бездомных собак и заплутавших путников. Ну, так что ж. Каждому по делам его.

— Это, по каким таким делам тебе — и блаженство?? — удивитесь вы.

— А вы как хотели — геенну огненную?

Впрочем, со мной еще не определились. Просто оставили на время в покое.

Я давно уже рвался сюда. Я знал твердо: только здесь я обрету себя. Только здесь — мое место… Это место я ощущал в душе своей постоянно. Оно жило во мне, манило… У меня был надежный тыл — я знал куда отступать. Но было задание — продержаться до конца.