Юрий Оклянский - Оставшиеся в тени

Вы никогда не забудете врача, который спас жизнь вам или вашим близким. Никогда не забудете первого учителя. Но это вовсе не значит, что тот и другой так же обязательно запомнят вас.

Хирург на операционном столе своим мастерством, напряжением, воли и сил, случается, не раз в месяц решает вопрос жизни и смерти. Но в памяти у него может сохраниться скорее форма какой-нибудь кишки, чем ваше лицо.

Это, конечно, обидно. Но, что поделаешь, это так.

Почему же не допустить, что и Аплетин в данном случае был тем же самым человеком, не помнящим своих добрых дел?

Важно, что его поступков и поведения в канун войны, как показывают документальные источники, до конца дней не мог забыть Брехт. А то, что о них не помнил сам Аплетин, это, в конце концов, не важно…

Поскольку Аплетин еще не раз появится в дальнейшем повествовании и будет играть в нем важную роль, об этом человеке следует рассказать подробней.

Михаил Яковлевич в разговоре назвал своего отца по фамилии Фигуриным. Собственно, Фигурин — это была кличка. Но подлинную свою фамилию, что он не Фигурин, а Аплетин, отец сам впервые узнал только в почтенном возрасте, когда вернулся жить на покое к родным могилам. И лишь последние пять лет провел под фамилией Аплетин.

До этого не только в просторечии, но и по всем городским бумагам он значился Фигуриным.

Он был из крепостных села Ундола Владимирской губернии. И как многие крестьяне неплодородных губерний России, находился на оброке. Еще десятилетним мальчишкой пристроился торговать в городе гипсовыми статуэтками, изображавшими различных знаменитостей. В рост, без ног и по плечи. Однажды по неосторожности грохнул о землю поднос с целым гуртом белоглазых гете, шиллеров и жуковских. И вместе с поркой получил от хозяина прозвище: «Эй ты, Фигурин!»

Так и пошло. Сначала Яшка Фигурин… Потом Яков Фигурин… Потом Яков Михайлович Фигурин…

От позднейших времен, когда семья уже могла позволить себе такую памятную трату, сохранился групповой снимок, который показывал мне Аплетин.

В центре — крупный мужчина, с благородным лицом интеллигента. Высокий лоб, прямой нос, умные медвежьи глаза…

Он был недюжинным человеком, этот городской житель Яков Михайлович Фигурин. Имел голову на плечах. Мог без чертежа собрать и разобрать сложную машину. Но газету, когда напускал солидность, делая вид, что читает, держал вверх ногами. Грамоты он так и не превзошел.

С тем большей страстью он хотел обучить наукам своего младшего сына Мишку. И это был день отцовского торжества, когда после всех мытарств с платой за учение и долголетних карабканий в гору тот выдержал экзамены и был принят в университет.

Это было в неурожайный год, после лихорадки и смуты первой революции. Почтальон, в форменном кителе, принес в избу пакет с подтверждающей бумагой, на конце печать с гербовым двуглавым орлом и аршинными буквами сверху: «Императорский петербургский Университет». А по селу пополз слух: «Мишка на царя учится…»

Путь Аплетина-младшего к революционным идеям не был исключителен для человека из низов, который попал в купель студенческо-пролетарского Петербурга и искал справедливости для себя и для других.

К бунтарству он пришел сначала как вчерашний крестьянин. Состоял в партии эсеров, будучи на левом ее крыле.

К 1917 году Михаил Яковлевич, окончивший историко-филологический факультет Петербургского университета и успевший поработать учителем гимназии, уже полностью созрел для самого многостороннего и активного участия в развороте событий.

В большевистскую партию он вступил как боец, для которого судьба Октябрьского начала была собственным его будущим. В решающий момент 1919 года, в наиболее грозные для Петрограда дни, когда, по слову тогдашнего воззвания, стать коммунистом означало «получить мандат на виселицу».

О деятельности Аплетина в первые годы Советской власти даст представление хотя бы такой отрывок из собственноручной «Автобиографии», с которой Михаил Яковлевич познакомил меня, как и обещал.

Я привожу выдержку, разумеется, во всей ее точности. Хотя современному читателю, особенно молодому, сам диапазон и чередование дел, которыми в короткое время занимался автор, могут показаться почти неправдоподобными:

«…Публиковал статьи по вопросам пропаганды и клубной работы. По поручению агитпропа губкома за 9 дней написал пьесу «Кровавое воскресенье», поставленную театрами Народного дома и Смоленского района. Позже по поручению агитпропа… переработал материал учебного пособия Петрова К. Ф. «Этимология» и «Синтаксис».

В дни Кронштадтского мятежа в 1921 — секретарь революционной тройки 2-го городского района Петрограда… В июне 1922 года отозван в Москву на работу в качестве секретаря ЦК Союза работников просвещения, с 1924 г. стал его международным секретарем. Редактировал журнал «Работник просвещения». Позже редактировал журнал «Совето педагогиа ревуо» («Советское педагогическое обозрение») на эсперанто…»

Конечно, Михаил Яковлевич не умел писать пьес и не знал языка эсперанто. Но это была не столь уж редкая доля кадрового работника, каким стал Аплетин. Как тогда писали в газетах, революции не на кого было надеяться и некогда ждать. По необходимости преданность делу часто ценилась выше, чем понимание конкретного дела. Казалось, что одной беззаветной верностью и нечеловеческим напряжением сил можно перевернуть весь мир. А уж энтузиазма было не занимать.

Вчерашние фигурины были самой первородной и надежной опорой. И Аплетин вел порученные дела, как мог, как разумел, как подсказывала совесть.

Аплетин был интеллигентом в первом поколении. И потому «спрямлял углы», то есть иногда шел напролом в работе по созданию новой культуры, упрощенно понимая ее, возможно, даже в большей гораздо степени, чем с нынешних высот склонен теперь признавать сам. Вероятно, к тому же по натуре он больше был исполнителем, чем творцом. Ему лучше давалось действовать, четко и аккуратно осуществлять, чем придумывать самому. Всем этим, а не только особенностями эпохи объясняются, наверное, известная разбросанность и пестрота в чередовании занятий, которыми отмечена его биография. Сложное часто представлялось более простым, а трудное легче достижимым, чем оказывалось на деле.

Но Аплетин был среди тех, кто начинал строительство новой культуры. Эти люди горели нетерпением, они торопились, они хотели быстрее.

И кто же упрекнет человека за то, что он пытался хватать жар-птицу за хвост, когда казалось, что она под рукой… Что было, то было! Во всяком случае у таких первопроходцев, как Аплетин, никто не найдет недостатка самоотверженности или доброй воли…

В конце 1935 года мы застаем Михаила Яковлевича на посту секретаря Международного объединения революционных писателей…