Юрий Зобнин - Николай Гумилев. Слово и Дело

Тем временем близилось Великое Воскресенье, сошедшееся в роковой 1921 год с красным праздником Первомая. «По евангелию, – шепотом передавали друг другу петроградцы, – некий большой переворот должен быть в этом году: если народ покается, тогда на престол сядет Михаил, великий князь, а если не покается, то явится Архангел Михаил и протрубит Страшный суд». Ждали знамения – и дождались! На исходе пасхальной ночи центр Петрограда озарило кровавое зарево: это горели трибуны, установленные на Дворцовой площади для утренних безбожных торжеств. Петроградские заговорщики сумели обмануть бдительность городских патрулей и вновь нанесли удар. Жуткий призрак нового мятежа замаячил перед Зиновьевым и укрощенной им было Северной Коммуной.

Планы бегства. Б. А. Семенов во главе ПетроЧК. Коморси Немитц и его секретарь А. В. Павлов. Прощание с Мандельштамом. Сборы в Крым. Взрыв на Конногвардейском бульваре. Портрет работы Н. К. Шведе. Катастрофы в Бежецке. Переезд в «Диск». Парголовские ясли. Разгром у Таганцевых. Отъезд в Москву.

Вспоминая «кронштадтскую весну», Ахматова рассказывала, как случайно (по-другому уже два года не получалось) она встретила Гумилева в пайковом распределителе КУБУ на Миллионной улице. В медленной очереди они имели время поговорить: он все жаловался, что роль главы семейства сделала его тяжелым на подъем – был бы один, так давно бы был по ту сторону финской границы! Но если бежать за рубеж, не подводя ближних под нужду, гонения или арест, Гумилев не мог, то и оставаться в Петрограде становилось теперь день ото дня все опасней.

В апреле Зиновьев передал место председателя ПетроЧК мало кому известному Борису Семенову – перед сказочным взлетом тот работал в одном из городских районных комитетов РКП (б). Никакого касательства к деятельности органов ВЧК Семенов никогда не имел, но был предан Зиновьеву душой и телом (ходили слухи, что он начинал советскую карьеру то ли парикмахером, то ли лакеем в зиновьевской свите). Верный Семенов всегда стремился выполнить любое приказание «шефа» любой ценой – другими способностями он не обладал. Готовность нового главы ПетроЧК идти в карательно-сыскной работе напролом, не считаясь ни с действующими законами, ни с общественно-политическими условностями, ни даже с инстинктом самосохранения, идеально подходила на несколько месяцев, за которые следовало провести массовую зачистку Северной Коммуны после «волынок» и Кронштадта (дальнейшая семеновская судьба Зиновьева, как можно полагать, заботила мало: это был тот самый «мавр», которому в итоге полагалось уйти [541]).

Сев в председательское кресло, Семенов, не мудрствуя лукаво, дал указание питерским чекистам тащить на Гороховую всех, кто не пó сердцу, – а там и разбираться, кто из задержанных прав, кто виноват. Были подняты все прошлые дела, все поступавшие ранее «сигналы» штатных осведомителей и доброхотов, начались повальные обыски и уличные облавы, затмившие даже недобрую память о днях «красного террора». Малейшая странность, упрямство или чудачество могли оказаться роковыми – в ход пошли студенты, имевшие неосторожность просить о сокращении общественных дисциплин, рабочие, не поладившие с мастером из-за сверхурочного коммунистического субботника, и домохозяйки, болтавшие разное в продуктовых «хвостах» перед магазинами («Арестовывают по городу все каких-то старух», – недоумевал в дневнике Михаил Кузмин). В подобных обстоятельствах мысль о том, чтобы под благовидным предлогом оставить ненадежную Северную Коммуну и провести месяц-другой в отдаленной тиши, не маяча перед глазами семеновских головорезов, приходила в голову людей и с менее богатым конспиративным прошлым, чем то было у Гумилева. Оставалось найти такой предлог.

На Светлой седмице, когда весь Петроград шептался о кронштадтских мстителях, атаковавших город прямо на глазах прибывшего коморси (командующего морскими и речными силами РСФСР) Александра Немитца, в «Доме Искусств» возник Мандельштам, больше месяца пропадавший в каких-то разъездах. Оказалось, что он умудрился побывать в Киеве, откуда вывез девицу-художницу, с которой сошелся во времена былых южных странствий. Вместе с девицей Мандельштам поспешил из Киева в Москву, чтобы, присоединившись к афганскому поезду Раскольниковых, стать секретарем-летописцем миссии в Кабуле. С Ларисой Рейснер было все улажено, но ее муж в последний момент категорически воспротивился против «поэтишки». Мандельштам не растерялся, немедленно записался со своей Надеждой Хазиной в эшелон Центроэвака [542], идущий в Тифлис на помощь беженцам из Турции, – и вот, натурально, завернул на несколько дней в Петроград, проститься с отцом и братом перед «экспедицией» на Кавказ.

Все это выглядело бредом, но слова фантазера Мандельштама убедительно подтверждал сопровождавший его из Москвы чиновного вида знакомец, явно имевший отношение к высшим советским сферам. «Знакомец был молод, – вспоминал Ходасевич, – приятен в обхождении, щедр на небольшие подарки: папиросами, сластями и прочим. Называл он себя начинающим поэтом, со всеми спешил познакомиться». Московский гость рекомендовался Владимиром Александровичем Павловым, старшим секретарем коморси Немитца, и приглашал Гумилева, Оцупа и других петроградских поэтов навестить штабной поезд, стоявший на запасных путях Николаевского вокзала.

Квартировавший в жилом блоке одного из тех комфортабельных железнодорожных «спецсоставов», которыми, по примеру Троцкого, обзавелись во время Гражданской войны высшие военные начальники, Владимир Павлов с 1918 г. состоял в распоряжении Штаба РККА. Он бросил Московский университет, пошел добровольцем по линии военной пропаганды и дорос до столичных служебных высот – к Немитцу в секретари он попал с должности заместителя председателя Опродкомфлота [543]. Впрочем, штабная служба не угасила в Павлове филологический университетский пыл: он читал популярные лекции по истории театра, интересовался проблемами внешкольного образования и издал книгу стихов «Снежный путь». Павлов был большим поклонником петербургской поэзии, почел честью организовать побывку Мандельштама и горестно недоумевал при виде голодной нищеты, царившей среди писателей в Северной Коммуне.

Тут-то Гумилева и осенило! Игнорируя отменный спирт, который в гостеприимном купе лился рекой, он завел речь, что правление «Дома Литераторов» регулярно организует командировки за дешевыми продуктами, но такие командировки редко оправдывают себя. Уполномоченным агентам по закупке чинятся всякие препятствия на местах, по дорогам идет безудержный грабеж – и беззаконный, и узаконенный под видом реквизиции. Да и много ли может привезти один человек, путешествующий в теплушках или сидячих поездах, двигающихся к тому же с черепашьей скоростью… Бывший зампред Опродкомфлота понял Гумилева с полуслова: