Илья Толстой - Мои воспоминания

Днем мы сушили траву и собирали ее в копны, а по вечерней росе опять выходили с косами и работали до ночи.

По нашему примеру, рядом с нашей, составилась другая артель, многолюдная и веселая, к которой примкну-

198

ли братья Сергей и Лев и сын нашей гувернантки Alcide, очень милый малый, которого мужики прозвали Алдаким Алдакимовичем.

Сестра Маша была в нашей артели, а Таня и две двоюродные сестры Кузминские были с ними.

Наша артель называлась "святой" -- она была строгая и серьезная, -- ихняя легкомысленная и веселая.

У них по праздникам, а иногда и по будням, пропивались копны, были вечные песни и веселье, а у нас, святых, было чинно и, признаюсь, скучновато.

Признаюсь тоже, что иногда, когра у них пропивалась копна, брат Лев, который не пил водки, оставлял для меня свою порцию, и я с удовольствием временно изменял своим товарищам и выпивал его чашечку.

Это не мешало мне относиться к их артели свысока, тем более что их веселье кончилось бедой.

Пьяные мужики передрались, и главарь артели Семен Резунов переломил своему отцу, Сергею, руку.

Это лето, о котором я рассказываю, было исключительное тем, что увлечение работой захватило всех жителей яснополянской усадьбы.

Даже мама выходила на покос в сарафане, с граблями, а мой дядя, Александр Михайлович Кузминский, человек немолодой и занимавший в то время видное общественное положение, доносился до того, что у него все руки были покрыты огромными водяными мозолями.

Конечно, далеко не все работающие разделяли убеждения отца и относились к труду идейно, но в то лето жизнь сложилась так, что работа завлекла всю нашу компанию и заинтересовала всех.

Почему, вместо того чтобы кататься верхом, играть и веселиться, косил шестнадцатилетний француз Alcide и другие, не придававшие труду никакого нравственного значения?

Единственное объяснение, которое я нахожу этой психологической загадке, -- это та заразительная искренность, которая лежала в основе характера моего отца и которая не могла в той или иной форме не увлекать других, близко к нему прикасавшихся людей.

В это время приезжал к нам один из молодых последователей отца г.*** 3.

199

Был самый разгар рабочей поры.

После завтрака вся наша компания собралась, и мы пошли к конюшне, где помещались рабочие инструменты.

В это время мы с отцом строили на деревне для одного из крестьян сарай.

Файнерман крыл у кого-то избу, а сестры вязали рожь.

Каждый взял, что ему нужно, мы с отцом -- топоры и пилы, Фейнерман -- вилы, сестры -- грабли, и пошли.

Г.*** пошел с нами.

Сестра Таня, всегда веселая и шутливая, видя, что г.*** идет с пустыми руками, обратилась к нему, называя его по имени и отчеству:

-- Г. ***, а вы куда идете?

-- На сэло.

-- Зачем?

-- Поомоогать.

-- Чем же вы будете помогать? Ведь у вас ничего нет в руках, возьмите хоть вилы, будете подавать солому.

-- Я буду помогать совэтом, -- ответил г.*** своим ломаным, на английский манер, языком, совершенно не замечая ни иронии Тани, ни того, насколько он действительно смешон и бесполезен своими "совэтами" "на сэлэ", где люди работают и где ряженые в широких английских спортсменских костюмах могут только помешать и испортить дело.

Я с грустью вспоминаю об этом случае, чрезвычайно ярко характеризующем "толстовца", о котором идет речь.

Сколько таких "советчиков" на моей памяти прошло перед моими глазами.

Сколько их перебывало в Ясной Поляне!

И как мало среди них людей, действительно убежденных и искренних.

Многие резко свернули в сторону еще при жизни отца, а другие и до сих пор тщеславно хоронятся за его тень и только вредят его памяти.

Недаром отец говаривал про "толстовцев", что это наиболее чуждая и непонятная ему секта.

-- Вот скоро я умру, -- с грустью предсказывал он, --

200

и будут люди говорить, что Толстой учил пахать землю, косить и шить сапоги, -- а то главное, что я всю жизнь силюсь сказать, во что я верю и что важнее всего,-- это они забудут.

ГЛАВА ХХIII

Отец как воспитатель

Здесь я вернусь назад и постараюсь проследить то влияние, которое имел на меня отец как воспитатель, и припомню, насколько сумею, все то, что запечатлелось во мне в пору моего раннего детства и потом, в тяжелый период моего отрочества, который случайно совпал с коренной ломкой всего мировоззрения отца.

Выше я говорил об "анковском пироге", завезенном в Ясную Поляну моей матерью из семьи Берсов.

Возлагая этот пирог всецело на ответственность мама, я был несправедлив, потому что у моего отца, ко времени его женитьбы, был свой "анковский пирог", которого он, может быть, не замечал, потому что слишком к нему привык.

Этот пирог -- это был старинный уклад яснополянской жизни в том виде, в котором застал ее отец еще ребенком и который он мечтал впоследствии воскресить.

В 1852 году, стосковавшись на Кавказе и вспоминая об родной Ясной Поляне, он пишет своей тетушке Татьяне Александровне письмо, в котором рисует "счастье, которое его ожидает":

"Вот как я его себе представляю:

После неопределенного количества лет, не молодой, не старый, я в Ясной Поляне, дела мои в порядке, у меня нет ни беспокойства, ни неприятностей.

Вы так же живете в Ясной. Вы немного постарели, но еще свежи и здоровы. Мы ведем жизнь, которую вели раньше, -- я работаю по утрам, но мы видимся почти целый день.

Мы обедаем. Вечером я вам читаю что-нибудь интересное для вас. Потом мы беседуем, я рассказываю вам про кавказскую жизнь, вы мне рассказываете ваши воспоминания о моем отце, матери; вы мне рассказываете "страшные истории", которые мы прежде слушали с испуганными глазами и разинутыми ртами.

201

Мы вспоминаем людей, которые нам были дороги и которых больше нет.

Вы станете плакать, и я тоже, но слезы эти будут успокоительны; мы будем говорить о братьях, которые будут к нам приезжать время от времени, о дорогой Маше *, которая также будет проводить несколько месяцев в году в любимой ею Ясной, со всеми своими детьми.

У нас не будет знакомых, никто не придет нам надоедать и сплетничать.

Это чудный сон. Но это еще не все, о чем я позволяю себе мечтать.

Я женат. Моя жена тихая, добрая, любящая; вас она любит так же, как и я; у нас дети, которые вас зовут бабушкой; вы живете в большом доме наверху, в той же комнате, которую прежде занимала бабушка **.

Весь дом содержится в том же порядке, какой был при отце, и мы начинаем ту же жизнь, но только переменившись ролями.

Вы заменяете бабушку, но вы еще лучше нее, я заменяю отца, хотя я не надеюсь никогда заслужить эту честь.

Жена моя заменяет мать, дети -- нас.

Маша берет на себя роль двух теток ***, исключая их горе; даже Гаша **** заменяет Прасковью Исаевну.