Георгий Михайловский - Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

После бьюкененовского предложения в самом начале Временного правительства только одна иностранная попытка была сделана в отношении вывоза царской семьи за границу — это было предложение датского посланника графа Скавениуса, который обратился с просьбой разрешить ему перевезти царя, вдовствующую императрицу и всю царскую семью в Данию. Демарш был предпринят в самой конфиденциальной форме, но официально, от имени датского королевского правительства, исключительно ввиду тесных родственных связей двух династий — датской и русской, со всеми политическими гарантиями, которых захотело бы Временное правительство. На это Терещенко сразу же ответил категорическим отказом, заявив, что не может быть никакой речи о вывозе царской семьи за границу, хотя бы в Данию, и при правительственной гарантии, вопрос может стоять только о вдовствующей императрице Марии Фёдоровне как бывшей датской принцессе. Что же касается её, то он, Терещенко, не стал бы возражать ввиду того, что, по его мнению, её выезд за границу не может иметь политического значения, но что это всё же вопрос такой государственной важности, что он даже не берётся его лично передать Временному правительству без разрешения главы правительства А.Ф. Керенского.

Получив категорический отказ по вопросу о вывозе царя с семьей в Данию, граф Скавениус отправился к Керенскому в Зимний дворец говорить о Марии Фёдоровне. По словам Скавениуса, который всё это рассказывал князю Л.В. Урусову, с которым был хорошо знаком лично, Керенский принял Скавениуса с помпой, но ответил и насчёт выезда Марии Фёдоровны решительным отказом, заявив, что «политические обстоятельства» не позволяют даже возбуждать этот вопрос во Временном правительстве. На слова Скавениуса, что положение вдовствующей императрицы, датской принцессы, настолько обособлено в династии, что он не может объяснить себе, как «политические обстоятельства» могут препятствовать её выезду, Керенский ответил, что Временное правительство имеет по этому вопросу твёрдо установившийся взгляд и он не может передать просьбу Скавениуса правительству, так как отказ неминуем и он, без сомнения, совершенно напрасно обострит русско-датские отношения. Керенский мог только уверить посланника, что Временное правительство как в отношении Марии Фёдоровны, так и царской семьи принимает самые тщательные меры охраны и что он сам об этом заботится. Потерпев и здесь крушение, Скавениус ушёл от Керенского крайне раздражённым.

Как мне передавал князь Урусов, видевший его сразу же после аудиенции у Керенского, Скавениус считал приём главы Временного правительства «холодным и даже надменным» и сказал Урусову, что его правительство, наверное, крайне огорчится, что его просьба не удовлетворена, в особенности же в отношении вдовствующей императрицы, которую Терещенко не считал фигурой политического значения. Само собой разумеется, что Скавениус не стал продолжать своих попыток, которые могли бы быть сочтены Временным правительством за вмешательство во внутренние дела. Это была единственная дипломатическая попытка вывезти царскую семью и Марию Фёдоровну за границу за всё время существования Временного правительства, за исключением бьюкененовского предложения в самом начале Февральской революции, но и эта попытка не вызвала в нашем министерстве, где было так много чиновников, носивших придворные звания и вообще близко стоявших ко двору, никакого волнения.

Отмечу в то же время, что республиканская идея в чистом виде тоже не имела сторонников. Когда двое чиновников — вице-директор Среднеазиатского отдела, бывший секретарь герцога П. Ольденбургского М.М. Гирс и начальник Славянского стола Обнорский — официально вступили в сформировавшийся в Петрограде республиканско-демократический клуб, это вызвало не подражание, а скорее удивление. Поистине это было какое-то переходное время, и характерен случай с одним из моих родственников, Константином Дмитриевичем Батюшковым (братом критика Ф.Д. Батюшкова), заведовавшим у нас Отделом военнопленных, который, желая продолжать носить придворное звание, хотя бы на визитной карточке, спросил нашего начальника канцелярии министра, Б.А. Татищева (тоже камергера), как надо ему писать — бывший камергер двора его императорского величества или камергер бывшего двора его императорского величества. Тот ему сказал, что по духу времени им всем придётся скоро писать «бывший Татищев», «бывший Батюшков» и ставить букву «б» перед всей Россией. Случилось всё это гораздо скорее, чем Татищев предполагал.

Корниловские дни не могли, конечно, не отразиться на жизни министерства. Те, кто близко знал Л.Г. Корнилова, а такие у нас были, ещё тогда, когда Временное правительство не выпустило своего воззвания, объявлявшего Корнилова изменником, говорили, что Корнилов не государственный деятель и, если ему даже удастся захватить власть, он не исправит положения, так как он при всём своём героизме не политический человек. Несмотря на этот скептический отзыв, шедший от людей беспристрастных, общие симпатии всего ведомства были в огромном большинстве не на стороне Временного правительства, а на стороне Корнилова.

Эти дни глубоко отличались от июльских, хотя и очень опасных для правительства, но представлявших лишь набег кронштадтских матросов, нападение извне с изменнической подоплёкой. Если в эти дни все искренне сочувствовали Временному правительству, то именно потому, что оно, отражая нападение кронштадтских наймитов, совершало национальное и даже патриотическое дело. В корниловском же движении всё было иначе. Подлинно русский характер этого выступления, быть может, действительно возникшего из бестолковой сумятицы с двух сторон, внезапно рассеченный словом «изменник» по отношению к верховному главнокомандующему армии, — квалификация, вздорность коей была тогда ясна всем, — всё это отвратило от Временного правительства ту массу, которая перестала быть монархической после Февральской революции и не стала республиканской.

Укажу на то, что муравьёвская информация, о которой я говорил уже выше и которой, при всей её легковесности, питалось наше заграничное представительство, накануне выступления Корнилова в циркулярной осведомительной телеграмме извещала наших послов и посланников, что между Петроградским Совдепом, Временным правительством и Ставкой существует «полное соглашение» касательно мер поднятия воинской дисциплины и вообще положения на фронте.

Спокойствие Терещенко в самом начале корниловского выступления было прямо изумительно — он говорил об этом направо и налево в нашем ведомстве с самым благодушным видом, и он был бы незаурядным дипломатом, если бы делал это, только желая успокоить ведомство. Но когда по всей России разошлось воззвание Временного правительства с объявлением Корнилова изменником, на Терещенко было страшно смотреть — до такой степени он был взволнован. От моих коллег по комитету, которые были в дипломатической канцелярии при Ставке (от князя С.А. Гагарина), я знаю, что, действительно, готовилось примирительное соглашение, которое в последний момент было «сорвано», как тогда говорили, посредниками, оказавшимися либо бестолковыми, либо нечестными маклерами.