Георгий Михайловский - Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

Если Штюрмер явно не мог быть настоящим министром иностранных дел, который бы сам вникал в сложные международные отношения и определял те или иные линии нашего поведения в международной политике, то Половцов, человек, несомненно, умный и способный, не лишённый инициативы и смелости и привыкший в частной деловой жизни к быстрым и ответственным решениям, и был тем лицом, которое могло стать, говоря языком нашего ведомства, «штюрмеровским Нератовым». Каковы были сокровенные пружины этого неожиданного назначения Половцова и его молниеносного продвижения по правительственной лестнице, в точности мы не знали, но было совершенно очевидно, что не объективные заслуги его перед нашим ведомством, которых не было, и не исключительные таланты его, которые могли бы оправдать это «освежение» ведомства, а тесная связь с очень небольшим придворным кружком, группировавшимся непосредственно вокруг государя, — вот что было причиной внезапного появления на дипломатическом поприще конца 1916 и начала 1917 г. А.А. Половцова.

Двойственная фигура нового товарища министра, который всеми своими жестами управления хотел подчеркнуть связь с нами как «товарища по профессии» и который, естественно, был чужд излишней бюрократичности, так неприятно поражавшей нас в Штюрмере, однако, не внушала ни малейшего доверия. Отношения оставались натянутыми и неискренними, так как все мы жили под угрозой сепаратного мира и знали, что Половцов мог быть тем «спецом», говоря языком большевистского времени, который мог бы вести соответствующие переговоры. Конечно, Половцов держал себя в высшей степени сдержанно в отношении к союзникам и войне при Штюрмере, и эта-то сдержанность и была тем отличительным признаком, который так характерен для штюрмеровского управления.

После первых же докладов я вместе с признаками нарочитого завоевания симпатий ведомства отметил у Половцова эту полную замкнутость в вопросах общего направления нашей внешней политики, так отличавшуюся от сазоновской искренности и лояльности. При Н.Н. Покровском с его антантофильскими настроениями в начале его министерства Половцов держал себя иначе, на Парижской конференции он выступил после неудачного начала уже открытым противником Германии, а в первые минуты Временного правительства пытался найти общий язык и с последним. Но при Штюрмере я не помню, несмотря на то что мне не раз приходилось касаться щекотливых вопросов, чтобы Половцов хотя бы раз проявил своё германофобство. Он не прерывал моего изложения, но никогда не высказывал и согласия с моими неизбежными по ходу дела теми или иными положениями, требовавшими проявления нашей солидарности с союзниками или же непримиримости в отношении Австрии и Германии.

При Покровском на подобных же докладах он уже держал себя совершенно иначе, высказывая сам взгляды убеждённого сторонника лояльного продолжения войны. Мои впечатления о перемене в Половцове при Покровском совершенно совпадали с впечатлениями всех тех, кому приходилось сталкиваться с Половцовым, и это флюгерство его не раз служило поводом для нашей общей тревоги за будущее нашего ведомства и всей русской внешней политики, если бы действительно обстоятельства сложились так, что Половцов заменил бы Нератова. Но, к счастью для России, этого не случилось.

Мне уже приходилось упоминать, что одной из обязанностей Арцимовича как товарища министра было участие в так наз. Малом совете министров, исполнявшем прежние обязанности Комитета министров, где в конституционную эпоху России заседали товарищи министров. Вместо Нератова, перегруженного чисто политической работой, ввиду малого значения для нашего ведомства дел, слушавшихся в этом Малом совете министров (дела главным образом финансово-экономического характера, утверждение и изменение уставов акционерных обществ и т.п.), от нашего ведомства присутствовал Арцимович. Тот занимался этим довольно добросовестно, но не с какой-либо практической целью, а потому, что это были те немногие функции общеправительственного характера, которые на него падали, и он был рад случаю поблистать в высшем петроградском бюрократическом свете (то что называлось «сферами»).

При Половцове на первом же моём докладе ему он не только чрезвычайно внимательно слушал и задавал вопросы, касавшиеся данного заседания, но и искусственно углублял мой доклад вопросами, имевшими по существу мало связи с предстоявшим Малым советом. Ясно было, что Половцов желает получить информацию по вопросам, имевшим тогда злободневное политическое значение. Для первых докладов это было бы простительно, принимая во внимание, что Половцов служил у нас в ведомстве больше 15 лет назад и на весьма скромных постах — в его «осведомлении» не было ничего подозрительного для начала его деятельности. Но когда с течением времени Половцов вместо однократного моего доклада по Малому совету министров стал от меня требовать доклада несколько раз по одной и той же ведомости по мере поступления в нашу Юрисконсультскую часть дел (заседания Малого совета происходили два раза в месяц, и канцелярия Совета министров присылала нам дела к этим заседаниям не сразу, а пачками, четыре-пять раз), то стремление Половцова войти в полный круг всех тех обязанностей, которые исполнял не Арцимович, а Нератов, бросалось мне в глаза.

В частности, тот разговор касательно мира и подготовки Юрисконсультской части для его заключения, о чём говорил со мной Штюрмер, разговор, который Нератов по наведении справок признал «висящей в воздухе интригой» и которому он решительно не хотел давать ходу, прося меня никаких шагов не предпринимать, так как они могли бы дать пищу для нежелательных толков, Половцов возобновил в гораздо более тонкой форме, чем начал его Штюрмер. Он не спрашивал меня, во сколько времени можно заключить мир и как его заключать, но подробно расспрашивал, какие в нашей части ведутся дела, имеющие отношение «к будущему мирному трактату». В ответ на этот вопрос я перечислил все дела, относившиеся к войне, а таковых было огромное количество, которые неизбежно должны были так или иначе быть отражены в мирном договоре.

Как человек, служивший в нашем ведомстве, Половцов понимал по характеру тех дел, которые у нас велись, что львиная доля по подготовке этого договора падает на нашу часть, и потому с исключительным вниманием относился к Юрисконсультской части и её делам. Хотя это и мало соответствовало его высокому официальному положению, он сам не раз заходил в наше помещение по какому-либо интересовавшему его вопросу, и иногда мне приходилось давать ему на руки все досье по тому или иному делу.

Отмечу здесь, что у нас, например, были сосредоточены сведения касательно германского и австро-венгерского частного недвижимого имущества и торгово-промышленного капитала в России, о германских и прочих неприятельских судах, задержанных в связи с войной в России, а это была немалая цифра, об участии немцев и австро-венгерцев в различных областях русской экономической жизни, то есть не только в отношении участия капитала, но и в администрации акционерных обществ, фабрик и заводов, о военнопленных, их количестве и распределении по национальностям, соответственные статистические сведения, наконец, у нас же хранились, а большей частью и вырабатывались все законоположения касательно неприятельских подданных, их имущественного и правового положения, военнопленных и привилегированных категорий, в особенности славян.