Георгий Михайловский - Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

Активность Покровского выразилась в двух направлениях — в участии нашего ведомства в Парижской экономической конференции союзников, имевшей целью удержать единство союзного фронта против Германии в экономическом отношении и после войны и упорядочить и унифицировать экономические меры против Германии ещё во время войны, а также в уяснении взглядов русского правительства на цели и политические последствия войны.

Нашим делегатом на Парижскую конференцию был намечен Половцов. Для него необходимо было выработать инструкции — работа, порученная Нольде с правом привлечения и других отделов и лиц. Нольде привлёк меня в качестве своего ближайшего помощника. Избегнуть нашей юридической стороны дела было на этой конференции невозможно, но лично я, помимо того что был после Нольде старейшим работником Юрисконсультской части (Горлов уже уехал в Париж, где, впрочем, совсем не сошёлся с Извольским, который ненавидел тот тип петербургского чиновника-бюрократа, который представлял из себя Горлов), оставался единственным человеком в министерстве, который был в полном курсе всех мероприятий правительства в германском вопросе. Сам Нольде, как я отмечал выше, был крайне индифферентен, если не прямо враждебен, «немцеедству» и даже совсем не следил за развитием законодательства в этой области, как только стал директором II Департамента. Опять, как раньше в Юрисконсультской части при Нольде, мне гораздо больше пришлось работать с ним, чем с Догелем.

Дело было спешное, Половцов, не знакомый с предшествующей работой в министерстве, да и вообще недавно только приобщённый после такого долгого перерыва к дипломатической сфере, спешил со всем ознакомиться, а между тем приходилось подводить итоги нашей деятельности по германскому вопросу, в общем довольно хаотичной, и устанавливать задним числом известную логическую закономерность отдельных фаз развития нашего законодательства. Эта работа поглощала так много времени, что мне пришлось совершенно изменить мои обычные часы прихода в министерство и ухода, расположив их согласно потребностям работы, а не общего распорядка служебного расписания. Должен отметить, что и Половцов в эти дни перед конференцией приезжал рано утром и уезжал поздно вечером, отдавая всё своё время работе.

Моё положение осложнялось ещё и тем, что Догель не был в состоянии вести работу в Юрисконсультской части и мне приходилось заниматься текущими делами. К тому же выяснилось, что, кроме Нольде, у нас не было ни одного человека (за исключением Покровского), который мог бы разбираться в экономических вопросах. В силу этого Нольде обратился ко мне, чтобы я взял на себя разработку некоторых экономических проблем, как-то: русско-германского торгового договора 1905 г., железнодорожного транзита через Германию в связи с хлебной торговлей, таможенных тарифов. Когда я стал отказываться, ссылаясь на отсутствие специальных знаний, Нольде мне сказал: «Вы больше знаете по этим вопросам, чем любой чиновник в моём департаменте» и, снабдив меня литературой, поручил мне эти дела.

Правда, русско-германский торговый договор я знал, но теперь мне приходилось оценивать его положения с экономической точки зрения и в совершенно новом освещении. Для этого помимо присутственного всё свободное время дома у меня уходило на министерскую работу, которая велась самым бешеным темпом. Исключительно благодаря умелому руководству Нольде нам удалось к назначенному сроку изготовить инструкции Половцову и даже отпечатать их. Сам Нольде признавался, что только во время начала войны ему приходилось так напряжённо работать, как теперь.

Наши основные положения сводились к тому, что после войны Россия во всяком случае должна сбросить с себя ярмо русско-германского торгового договора, который не столько в своих общих постановлениях, сколько в отдельных положениях относительно железнодорожных преимущественных тарифов, а также и таможенных связывал по рукам и ногам нашу хлебную торговлю и вообще российский вывоз и ввоз. Наше мнение об образовании единого союзного фронта против Германии и после войны (так наз. «экономическая война», которая должна была начаться после окончания «военной войны») было вполне положительным, но мы не хотели связывать себя слишком подробно регламентированными обязательствами на будущее со всеми союзниками, предпочитая систему свободного индивидуального соглашения с каждым из союзников по отдельности. Такой же была и французская точка зрения, так как Палеолог несколько раз ещё при Сазонове высказывал опасение послевоенной англосаксонской гегемонии в экономическом отношении. Не место, конечно, было подчёркивать эту мысль на Парижской конференции, но в инструкциях Половцову было прямо сказано, чтобы никаких векселей не подписывать в отношении «общесоюзнических» торговых договоров, которые фактически уничтожили бы нашу экономическую автономию.

Покровский, понимавший в этих вопросах больше, чем всё министерство вместе взятое, сам просмотрел инструкции Половцову, сильно изменил их и с большим тактом установил полное согласие по всем основным вопросам с Палеологом. С Бьюкененом он старался держаться больше на общих местах, но вполне корректно. К нашему большому удивлению, как об этом нам сообщил Извольский, всё дело на Парижской конференции чуть не испортил Половцов, заявивший на первом же заседании делового характера, что «Россия не желает ни в малейшей мере связывать себе руки в отношении своей экономической политики после войны».

Это заявление произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Извольский доносил нам, что положение было настолько остро, что ему на свой собственный страх и риск пришлось вмешаться в это дело и дезавуировать Половцова, высказавшего-де «собственное личное мнение», — как известно, самый обычный дипломатический приём, когда правительство сваливает всю вину на своего представителя, не нашедшего надлежащего тона или момента для высказывания заветных мыслей правительства. Извольский требовал немедленного отозвания из Парижа Половцова, но Покровский на это решиться не мог, так как всё же, хотя и неудачно, но Половцов выразил его собственную мысль; кроме того, Половцов был ставленником двора, и двор мог обвинить Покровского, что тот «предаёт Россию» в угоду союзникам — любимая мысль придворных германофилов. Половцову был сделан нагоняй за слишком «недипломатическую» откровенность и посланы новые инструкции всячески загладить произведённое его выступлением впечатление, но его всё же оставили официальным делегатом русского правительства.