Георгий Михайловский - Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

Каким-то образом о намерении Извольского добиться отозвания Половцова стало известно союзникам, и эта неудавшаяся попытка спасти дело окончательно его погубила. Несмотря на все последующие заявления Половцова и даже большие уступки под конец союзникам, всё же у них создалось впечатление, что царское правительство после войны займёт совершенно иную экономическую позицию в отношении Германии, чем во время войны, отличную от позиции остальных союзников. Неосторожное выступление Половцова, который всё же считался профессиональным дипломатом, дало повод к подозрениям, что он действовал так по наущению тех кругов, которые призвали его к власти ещё при Штюрмере и теперь стремились «сорвать» Парижскую конференцию. Назначение Половцова шталмейстером к 1 января 1917 г., непосредственно после его неудач на Парижской конференции, давало известное основание для этих подозрений. Даже Палеолог, который так охотно соглашался до этого в экономических вопросах с Покровским, после выступления Половцова в Париже выразил своё неудовольствие нашему министру по этому поводу и дальше был крайне сдержан, несмотря на Петроградскую военно-дипломатическую конференцию союзников в январе 1917 г.

Таким образом, первый серьёзный дипломатический шаг Покровского — Парижская экономическая конференция, — несмотря на его благоприятные технические последствия, политически ослабил и без того пошатнувшееся после штюрмеровского эксперимента доверие к русскому царскому правительству. Вспомнили в этот момент, что, несмотря на всю загадочность назначения Штюрмера, он всё же начал с вовлечения в войну Румынии. Покровский же неудачным выбором Половцова преждевременно раскрыл карты царского правительства касательно послевоенной политики России в отношении союзников. Причиной для этого печального инцидента послужили, между прочим, и незнание им существа дипломатических переговоров, и его боязнь выдавать «обязательства» за счёт России. Нератов, например, не одобрял тех мест инструкций Половцову, где последнему запрещалось вступать в сколько-нибудь ответственные соглашения с союзниками по поводу Германии, указывая, что практически это не опасно для России, так как все итоги Парижской конференции не могут не быть закреплены в мирном трактате и Россия вполне сможет тогда отстоять свои позиции, опираясь на свою военную силу. Теперь же Нератов считал нетактичным подчёркивать перед лицом всех союзников наличие у России особых планов насчёт её будущей экономической политики в отношении Германии.

Быть может, если бы сам Покровский лично принял участие в Парижской конференции, он нашёл бы надлежащий тон, но Половцов его самым серьёзным образом скомпрометировал как в глазах великобританского правительства, с которым вообще у Покровского не ладилось, так и в глазах французского, с которым он вначале старался быть любезным и откровенным. С другой стороны, подозрения союзников о возможности послевоенного экономического сближения России с Германией, которые оскорбляли Покровского, охлаждали его антантофильские чувства до такой степени, что он перестал это охлаждение скрывать от них. Это было крайне неосторожно.

Указ 1 января 1917 г. о назначении Нератова в Государственный совет, так удовлетворявший самого Нератова, и только «временное» сохранение за ним обязанностей товарища министра встревожили Палеолога и Бьюкенена, подозревавших, что заместителем Нератова будет Половцов. К моменту Февральской революции в нашем ведомстве личным доверием союзников пользовался только Нератов, находившийся под дамокловым мечом уже объявленной государем, но ещё не приведённой в исполнение отставки. Это производило на наших главных союзников самое гнетущее впечатление, и неудивительно, что они считали нужным принять предохранительные меры и установить заранее дружественные отношения с Милюковым.

Я должен к этому добавить ещё одно обстоятельство, которое могло бы сильно повлиять на наши отношения с союзниками, а именно назначение 1 января 1917 г. Сазонова послом в Лондон на место умершего графа Бенкендорфа. На первый взгляд это возвращение Сазонова к дипломатической деятельности, да ещё в Лондоне, должно было загладить неудачное выступление Половцова в Париже, но одновременное награждение Половцова шталмейстерским званием говорило скорее о двуличности царского правительства, желавшего так же отделаться от Сазонова, как оно в своё время отделалось от Извольского. Для союзников было ясно, что Половцов в качестве второго товарища министра в Петрограде будет иметь больше веса, чем недавно так унизительно уволенный Сазонов — в Лондоне, хотя бы и в звании посла.

Другая область, куда направил свою энергию Покровский, было точное установление того баланса выгод, которые приобретала Россия в случае победы союзников. У нас посмеивались над Покровским, говоря, что он подходит к внешней политике России как финансист и, казалось, хочет взвесить, насколько «прибыльным» предприятием является война. В тот момент, когда война далеко ещё не была закончена и самое поражение Германии далеко не обеспечено, а внутреннее положение России ухудшалось с каждым днём (об этом можно было судить хотя бы по ведомости дел Совета министров, со второй половины 1916 г. испещренной всевозможными экстренными донесениями губернаторов о критическом положении вверенных им губерний, донесениями, которые Протопопов всегда вносил в Совет министров для экстренного обсуждения), — в этот момент министр иностранных дел с совершенно исключительным вниманием исследовал вопрос о «приобретениях» России в случае удачи.

Накануне падения монархии и небывалого крушения России Покровский до последней минуты занимался этим учётом будущих «прибылей». В самой последней своей политической записке к государю 21 февраля 1917 г. он писал о Константинополе и высказывал свой скептицизм в отношении намерения исполнить мартовское соглашение союзников 1915 г., по которому Константинополь с соответствующим Hinterland’ом [35] Буквально — тылом (нем.) , здесь — прилегающей территорией. и Дарданеллами должны были отойти в прямое владение России.

Должен сказать, что сам Покровский не заключил ни одного нового соглашения с союзниками по поводу будущих «приобретений» России, но он хотел, чтобы все эти вопросы были с нашей стороны — министерства иностранных дел — выяснены в мельчайших подробностях. Он подверг жестокой критике то, что было сделано Сазоновым, считая, что соглашения в марте 1915 г. о Константинополе и Лондонское в апреле того же года об Адриатическом море являются недостаточными не с точки зрения того, что они давали России, а с точки зрения гарантий их осуществления. Напрасно Нератов доказывал Покровскому, что единственная гарантия — это реальное положение русской армии к моменту окончания войны и потребность союзников в нас; недоверие же к союзникам, выраженное им прямо в лицо, нисколько не изменит существующего положения вещей, но несомненно ухудшит наши союзнические отношения. Самое главное — это удачно кончить войну, а для этого прежде всего необходимо взаимное доверие союзников.