Иван Майский - Перед бурей

шейся такой плохой репутацией.

— Эх, была—не была!—отчаянно крикнул передний ям

щик, дико свистнул и во всю руку огрел лошадей кнутом.

Тройка рванулась, вздыбилась и понеслась. Ямщик стоя

нахлестывал направо и налево, что-то кричал, как-то под¬

задоривал коней. Наш тарантас летел за передним, не от

ставая. В темноте мелькнули какие-то столбы, под ногами

лошадей вдруг громко затарахтели доски моста, колеса

сделали резкий скачок вниз, и тройка тем же бешеным

карьером вынесла нас на противоположный пригорок, пе

рейдя постепенно на более нормальный аллюр.

— Мать, царица небесная, вынесла!.. —с облегчением

вздохнул наш ямщик и истово перекрестился.

И речка и мост были уже позади.

Час спустя мы сидели за горячим самоваром на бли

жайшей станции и со смехом вспоминали только что пе

режитые волнения.

Дальнейший путь до Петербурга прошел уже без вся

ких приключений, но ехали мы медленно и долго. Марш

рут был таков: от Тюмени до Перми по железной до

роге, от Перми до Нижнего Новгорода по Каме и Волге

пароходом, от Нижнего до Петербурга через Москву опять

по железной дороге. Поезда в то время тащились чере

пашьим шагом, и, например, путь от Москвы до Петер

бурга занимал почти сутки. На Волге было осеннее мелко

водье. Большой пароход, на котором мы выехали из

Перми, не мог подняться до Нижнего Новгорода; в Казани

нам пришлось пересесть на другой пароход, поменьше, но

и он, в конце концов, застрял на каком-то перекате, с ко

торого его снял подошедший на помощь буксир. В Перми

мы прогостили дня три у наших родственников с материн

ской стороны; в Москве мы провели также несколько дней

у Чемодановых. Все это, конечно, не способствовало бы

строте передвижения. В общей сложности мы провели в

пути около трех недель и приехали в Петербург только

к середине октября.

Столица сразу оглушила и закружила меня. После ма

ленького тихого Омска Петербург с его миллионным насе

лением 1, с его широкими прямыми улицами, с его много-

1

лило за первый миллион.

70

В описываемое время население Петербурга только что перева

этажными каменными домами, с его роскошными витри

нами, с его прекрасными мостами, с его большим конным

и пешим движением (трамваев еще не было) производил

на меня потрясающее впечатление. Сильно волновала меня

также Нева, где я мог собственными глазами видеть уже

наяву всамделишные морские суда, приходившие сюда со

всех концов мира. Я часто и подолгу стоял на гранитных

набережных этой изумительной реки, наблюдая за слож

ными маневрами «финских лайв», за погрузкой иностран

ных пароходов, за торопливой беготней крохотных

финляндских пароходиков, бороздивших, точно большие

темносиние жуки, невские воды в самых различных на

правлениях.

В сентябре 1893 года, за несколько недель до нашего

приезда в Петербург, в Финском заливе бесследно погиб

со всем экипажем броненосец русского флота «Русалка».

Не спасся ни один человек. Больше того, все попытки

разыскать хотя бы самое судно оказались тщетными. Эта

непонятная катастрофа в то бедное событиями время яви

лась первоклассной сенсацией. О ней много говорили, о

ней много писали газеты. Я помню, как в нашем доме за

чайным столом на все лады обсуждались обстоятельства

гибели «Русалки» и строились разнообразные теории для

объяснения ее исчезновения. Но ничего объяснить они не

могли, и тайна попрежнему оставалась тайной. «Русалка»

была найдена только сорок лет спустя, уже в наши, совет

ские, времена, Эпроном, но ее странная судьба оказала

сильнейшее влияние на мое детское воображение, еще бо

лее обостряя мой интерес и мое увлечение морем и судо

ходством.

По приезде в Петербург отец стал работать в Инсти

туте экспериментальной медицины имени принца Ольден¬

бургского, с которым, между прочим, тесно связан был

покойный И. П. Павлов. Помню, как он был тронут, когда,

встретившись с ним в 1935 году в Лондоне, я рассказал

ему о моей родственной связи с этим научным учрежде

нием. Иногда отец, по старой привычке, брал меня с собой

в институт, но здесь мне нравилось меньше, чем в нашей

скромной омской лаборатории. Здесь было слишком много

людей и слишком узкое поле для моей активности, а по

тому скоро я прекратил свои визиты в институт.

Наша семья поселилась на Петербургской стороне.

Квартира состояла из трех маленьких комнат и кухни, рас-

71

положенных в третьем этаже промозглого каменного дома.

Окна выходили во двор; однако, на наше счастье, этот

двор не походил на типичные петербургские дворы-колод

цы, а был открыт с двух сторон и даже заканчивался не

большим садом с двумя клумбами и несколькими чахлыми

деревьями. В целях экономии мать сама готовила и нани

мала одну прислугу, которая и комнаты убирала и за

детьми ухаживала.

Сразу же по приезде в Петербург я поступил в Веден

скую гимназию, которая находилась в двух шагах от на

шей квартиры. Гимназия эта по тем временам была боль

шая, число учащихся в ней достигало пятисот человек,

имелся ряд параллельных классов. В моем классе, напри

мер, было пятьдесят учеников. Два года, проведенные

мной в Веденской гимназии, не оставили в моей памяти

сколько-нибудь ярких следов. Учился я в общем легко И

хорошо, часто бывал первым учеником и при переходе из

первого класса во второй оказался единственным перешед

шим без экзаменов и с первой наградой. В эти годы я

больше всего увлекался географией и не только знал

учебник на-зубок, но и много читал по данному предмету

сверх программы. Кроме того, я очень любил рисовать

карты, и если по выполнению они часто бывали далеки от

совершенства, то зато работа над ними постепенно накоп

ляла в моей голове большое количество точных сведений

о конфигурации берегов и морей, о течении рек, о место

положении городов и горных хребтов. Эти подробные гео

графические знания сослужили мне большую службу в мо

ей последующей жизни.

К концу моего пребывания в Петербурге я очень заин

тересовался астрономией. Толчком для этого послужила

только что вышедшая тогда на русском языке книга не

мецкого профессора Клейна «Астрономические вечера», ко

торую мне подарил отец. Я даже познакомился с перевод

чиком этой книги, неким С. Сазоновым, который казался

мне тогда полубогом, обитающим на вершинах литератур

ного Олимпа. Однако своей высшей точки моя страсть

к астрономии достигла три-четыре года спустя, и я вер

нусь к этой теме несколько позднее.