Арнольд Гессен - Жизнь поэта

«Обращаясь к вопросам исторического прошлого России, Пушкин шел с веком наравне; ему, как и его друзьям декабристам, хотелось свои свободолюбивые стремления и надежды основать на самом развитии русской истории... Пушкин раньше многих почувствовал необходимость национально-исторического обоснования освободительного движения, что и отразилось в его замечательных исторических заметках, писанных в Кишиневе в августе 1822 года» 5 .

«Политическая наша свобода, - замечает Пушкин, - неразлучна с освобождением крестьян, желание лучшега соединяет все состояния противу общего зла...»

* * *

Из глубины веков встал перед Пушкиным в поездке по историческим южным местам образ римского поэта Овидия Назона. Как и Пушкин, сосланный Александром I на юг России, Овидий был отправлен в 9 году нашей эры императором Октавианом Августом в ссылку на берега Черного моря и Дуная.

Душевно близким был римский поэт русскому: схожи были судьбы, постигшие их, много общего таило в себе их творческое вдохновение. И уже в пути Пушкин записывает на лоскутках бумаги рождающиеся мысли, настроения, стихи. Вернувшись в Кишинев, приводит все эти черновые записи в порядок. Одни, запечатленные посещением мест Полтавской битвы, сохраняет для будущей поэмы «Полтава», другие, связанные с Овидием, переписывает набело и ставит над ними заголовок - «К Овидию».

Воскрешая тень Овидия, поэт обращается к нему, тронутый печальной судьбой изгнанника:

Овидий, я живу близ тихих берегов,

Которым изгнанных отеческих богов

Ты некогда принес и пепел свой оставил.

«Безотрадным плачем» называет Пушкин написанные Овидием в изгнании элегии «Tristia» - «Скорби» и посвящает римского поэта в свои собственные переживания:

Суровый славянин, я слез не проливал,

Но понимаю их. Изгнанник самовольный,

И светом, и собой, и жизнью недовольный,

С душой задумчивой, я ныне посетил

Страну, где грустный век ты некогда влачил.

Здесь, оживив тобой мечты воображенья,

Я повторил твои, Овидий, песнопенья

И их печальные картины поверял...

Пушкин убеждает римского поэта в том, что напрасны были его обращения к императору Октавиану Августу с жалобами на свое положение изгнанника:

Ни дочерь, ни жена, ни верный сонм друзей,

Ни музы, легкие подруги прежних дней,

Изгнанного певца не усладят печали.

Напрасно грации стихи твои венчали,

Напрасно юноши их помнят наизусть:

Ни слава, ни лета, ни жалобы, ни грусть,

Ни песни робкие Октавия не тронут;

Дни старости твоей в забвении потонут.

Златой Италии роскошный гражданин,

В отчизне варваров безвестен и один,

Ты звуков родины вокруг себя не слышишь...

Противопоставляя «Скорбям» Овидия собственные свои настроения, Пушкин в стихотворном письме к Гнедичу говорит о своей внутренней независимости, о чести, о недопустимости обращаться за милостью к императору Александру I. Октавием называет он сославшего его русского царя:

Все тот же я, как был и прежде,

С поклоном не хожу к невежде,

С Орловым спорю, мало пью,

Октавию - в слепой надежде -

Молебнов лести не пою.

Беловую рукопись стихотворения Пушкин закончил тремя стихами, утверждавшими высшее призвание и долг поэта:

Не славой, участью я равен был тебе.

Но не унизил ввек изменой беззаконной

Ни гордой совести, ни лиры непреклонной.

Опасаясь цензуры, Пушкин в окончательной, печатной, редакции изъял последние два стиха. И самое стихотворение появилось в печати с двумя звездочками вместо подписи.

Посылая А. А. Бестужеву в его «Полярную звезду» стихотворение, Пушкин писал: «Кланяйтесь от меня цензуре, старинной моей приятельнице; кажется, голубушка еще поумнела... Предвижу препятствия в напечатании стихов к Овидию, но старушку можно и должно обмануть, ибо она очень глупа - по-видимому, ее настращали моим именем; не называйте меня, а поднесите ей мои стихи под именем кого вам угодно... повторяю вам, она ужасно бестолкова, но, впрочем, довольно сговорчива. Главное дело в том, чтоб имя мое до нее не дошло, и все будет слажено».

Пушкин придавал большое значение этому стихотворению и, посылая его брату Льву, спрашивал: «Каковы стихи к Овидию? душа моя, и «Руслан», и «Пленник», и Ыоё1, и всё дрянь в сравнении с ними».

* * *

С цензурой у Пушкина были свои старые, не очень дружеские, счеты. Особенно досаждал ему цензор А. С. Бируков.

Давая отзыв о стихах «Кавказский пленник», Бируков находил, что «небесный пламень слишком обыкновенно; Долгий поцелуй поставлено слишком на выдержку... Его томительную негу вкусила тут она вполне - дурно, очень дурно...»

Пушкина такая нелепая критика раздражала, как и Вяземского, имевшего с цензурой столкновения. И он писал Вяземскому: «...стыдно, что благороднейший класс народа, класс мыслящий как бы то ни было, подвержен самовольной расправе трусливого дурака. Мы смеемся, а кажется лучше бы дельно приняться за Бируковых; пора дать вес своему мнению и заставить правительство уважать нашим голосам - презрение к русским писателям нестерпимо; подумай об этом на досуге, да соединимся - дайте нам цензуру строгую, согласен, но не бессмысленную...»

К письму Пушкин приложил незадолго перед тем написанное «Послание цензору», адресованное тому же Бирукову.

«Угрюмый сторож муз, гонитель давний мой» - так начинает Пушкин свое послание. Он соглашается - «Что нужно Лондону, то рано для Москвы». Признает, что «цензор гражданин, и сан его священный: он должен ум иметь прямой и просвещенный»; «он мнений не теснит», «не преступает сам начертанных уставов», «полезной истины пути не заграждает, живой поэзии резвиться не мешает», «благоразумен, тверд, свободен, справедлив...»

И спрашивает:

А ты, глупец и трус, что делаешь ты с нами?

Где должно б умствовать, ты хлопаешь глазами;

Не понимая нас, мараешь и дерешь;

Ты черным белое по прихоти зовешь:

Сатиру пасквилем, поэзию развратом,

Глас правды мятежом, Куницына Маратом.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

О варвар! кто из нас, владельцев русской лиры,

Не проклинал твоей губительной секиры?

Докучным евнухом ты бродишь между муз;

Ни чувства пылкие, ни блеск ума, ни вкус,

Ни слог певца Пиров, столь чистый, благородный -

Ничто не трогает души твоей холодной.

На все кидаешь ты косой, неверный взгляд.

Подозревая всё, во всем ты видишь яд.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Исправься ж: будь умней и примирися с нами.

Вяземский, познакомившись с этим посланием цензору, предложил собраться всем вместе и жаловаться на Бирукова, но Пушкин находил, что это может иметь дурные последствия... «Соединиться тайно - но явно действовать в одиночку, кажется, вернее», - решил Пушкин.