Арнольд Гессен - Жизнь поэта

Пушкин напомнил в нем Пущину, как тот навестил его самого, ссыльного поэта, в Михайловском:

Мой первый друг, мой друг бесценный!

И я судьбу благословил,

Когда мой двор уединенный,

Печальным снегом занесенный,

Твой колокольчик огласил.

Молю святое провиденье:

Да голос мой душе твоей

Дарует то же утешенье,

Да озарит он заточенье

Лучом лицейских ясных дней!

Вспоминая, как Пущин «день изгнанья, день печальный с печальным другом разделил», как «судьба рукой железной разбила мирный наш лицей», Пушкин спрашивал:

Скажи, что наши? что друзья?

Где ж эти липовые своды?

Где ж молодость? Где ты? Где я?..

Не желая, быть может, излишне волновать друга, Пушкин эти стихи оставил в черновиках и не послал Пущину.

В те дни, когда Муравьева прибыла на каторгу, Пущин находился еще в крепости. Его привезли лишь через год, и в самый день его приезда она подошла к окружавшему читинскую тюрьму частоколу, подозвала Пущина и через щель передала ему пушкинское послание.

«Пушкин первый встретил меня в Сибири задушевным словом... Отрадно отозвался во мне голос Пушкина!» - читаем мы в позднейших «Записках» Пущина...

Пушкину не дано было прочесть эти «Записки» и осведомиться о том, как «озарило заточенье» друга его послание. И не сразу дошел до Пушкина написанный поэтом-декабристом А. И. Одоевским ответ на его послание:

Струн вещих пламенные звуки

До слуха нашего дошли,

К мечам рванулись наши руки,

Но лишь оковы обрели.

Но будь спокоен, бард: цепями,

Своей судьбой гордимся мы

И за затворами тюрьмы

В душе смеемся над царями.

Наш скорбный труд не пропадет:

Из искры возгорится пламя,

И просвещенный наш народ

Сберется под святое знамя.

Мечи скуем мы из цепей

И вновь зажжем огонь свободы.

И с нею грянем на царей.

И радостно вздохнут народы.

* * *

Ответ декабриста А. И. Одоевского на послание А. С. Пушкина.

В этот второй свой приезд в Москву после ссылки Пушкин остановился у С. А. Соболевского, на бывшей Собачьей площадке, близ Арбата.

На протяжении пяти месяцев своего пребывания в Москве поэт часто бывал в доме Ушаковых на Средней Пресне, 16. С сестрами Ушаковыми, Екатериной и Елизаветой, у него сложились весело-беззаботные, светлоинтимные, дружеские, с оттенком влюбленности, отношения.

В доме Ушаковых царил особый культ Пушкина. Домашний альбом был заполнен стихами, рисунками и карикатурами поэта. На фортепьяно лежали ноты на стихи Пушкина. Его можно было нередко встретить со старшей, семнадцатилетней красавицей Екатериной на вечерах и концертах. И в обществе начали даже поговаривать, что Пушкин хочет связать с нею свою судьбу. Но и здесь его постигла неудача, несмотря на большую взаимную симпатию.

Поэт посвятил сестрам не одно стихотворение, а перед отъездом из Москвы, 16 мая 1827 года, написал Екатерине Ушаковой:

В отдалении от вас

С вами буду неразлучен,

Томных уст и томных глаз

Буду памятью размучен;

Изнывая в тишине,

Не хочу я быть утешен, -

Вы ж вздохнете ль обо мне,

Если буду я повешен?

«Если буду я повешен...» - это были снова мысли о декабристах...

* * *

Дом Д. В. Веневитинова в Кривоколенном переулке, 4. Здесь А. С. Пушкин читал 12 октября 1826 года «Бориса Годунова». Фотография.

Еще с середины 1826 года нависшее над Пушкиным дело по поводу стихотворения «Андрей Шенье» не было закончено. В январе 1827 года следствие возобновилось.

Четыре раза вызывался Пушкин к московскому обер-полицмейстеру Шульгину для дачи показаний и после исчерпывающих ответов на все поставленные ему вопросы раздраженно заявил, что больше ему ничего уже не остается сказать в доказательство истины.

Несмотря на ясность вопроса, дело перешло в Сенат, который определил: «Избавя его, Пушкина, от суда, обязать подпиской, дабы впредь никаких своих творений без рассмотрения и пропуска цензуры не осмеливался выпускать в публику под опасением строгого по закону наказания».

Но этим дело не окончилось. К рассмотрению его был привлечен и Государственный совет.

Решение Государственного совета безапелляционно гласило: «По неприличному выражению Пушкина в ответах своих насчет происшествия 14 декабря 1825 года и по духу самого сочинения... иметь за ним на месте его жительства секретный надзор».

Секретный надзор был учинен за Пушкиным 28 июня 1828 года, после дела об «А. Шенье»...

Отныне поэт за каждым шагом своим ощущал присутствие сыскных агентов и на предложение дать подписку ответил Бенкендорфу: «Требование полицейской подписки унижает меня в собственных моих глазах, и я твердо чувствую, что того не заслуживаю, и дал бы и в том честное мое слово, если б я счел еще надеяться, что оно имеет свою цену».

* * *

В Москве Пушкина обрадовали два нежных и трогательных письма, написанных ему няней 30 января и 6 марта 1827 года. Одно из них писалось каким-то полуграмотным однодворцем, другое - под диктовку Арины Родионовны Анной Вульф из Тригорского.

«Вы у меня беспрестанно на сердце и на уме, - диктовала няня, - и только когда засну, то забуду вас... Ваше обещание к нам побывать летом меня очень радует. Приезжай, мой ангел, к нам в Михайловское, всех лошадей на дорогу выставлю.

Прощайте, мой батюшка, Александр Сергеевич.

За ваше здоровье я просвиру вынула и молебен отслужила, поживи, дружочек, хорошенько, самому слюбится. Я, слава богу, здорова, целую ваши ручки и остаюсь вас многолюбящая няня ваша

Арина Родионовна».

Письма няни всегда радовали Пушкина. Он хранил их среди драгоценнейших своих бумаг. Первый биограф Пушкина П. В. Анненков писал, что поэт любил няню «родственной, неизменной любовью и в годы возмужалости и славы беседовал с нею по целым часам».

Письма Арины Родионовны находятся сегодня в Пушкинском доме Академии наук.

Пушкина потянуло в Петербург. Многое связывало его с северной столицей, и 24 апреля 1827 года он обратился к Бенкендорфу за разрешением выехать по семейным надобностям в Петербург. В начале мая от Бенкендорфа последовал положительный ответ, однако с оговоркою: «Его величество, соизволяя на прибытие ваше в С.-Петербург, высочайше отозваться изволил, что данное русским дворянином государю своему честное слово: вести себя благородно и пристойно, будет в полном смысле сдержано».

Три дня провожали друзья уезжавшего из Москвы Пушкина. М. П. Погодин провожал его завтраком, на который пригласил многих поэтов и литераторов, сотрудников «Московского вестника». На следующий день собрались у Н. А. Полевого, редактора «Московского телеграфа».