Бенгт Даниельссон - Гоген в Полинезии

почтовый ящик, который от тряски частенько срывается с петель 75. Первое время в

дилижанс запрягали четыре лошади цугом. Но вторая пара, случалось, тормозила, когда

первая тянула экипаж вперед, и приходилось часами ждать, пока они поладят. В Таити

всегда пристально следят за европейской модой, и теперь запрягают тройку; во многих

местах ширина дороги такая, что больше просто не проедет. После этого

усовершенствования сообщение стало более регулярным. И наконец - великое достижение

- дилижанс снабдили пологом, чтобы пассажиры не выкалывали друг другу глаза спицами

своих зонтов. Попробуйте угадать, из чего был сделан первый полог? Из кроватной сетки

(к счастью, без пружин), поставленной на четыре палки! Опыт удался, и модель была

утверждена.

Лучшее место - на передней скамье, рядом с кучером, потому что он предпочитает

сажать к себе не больше одного человека; к тому же у вас не громоздится под ногами куча

багажа. Последняя скамейка лучше всего подходит для людей флегматичных,

нуждающихся во встряске, которой на этой дороге не избежать. Потому что когда

дилижанс полон, задние рессоры совсем сжимаются, и сидящие на последней скамейке то

и дело получают толчок, который через позвоночный столб передается в мозг, совершенно

его оглушая» 76.

Для полноты картины добавим, что Гоген ездил в город в разгар дождевого сезона.

Дожди длятся на Таити примерно с ноября по апрель, и в это время часто дует сильный

ветер, от которого самый лучший в мире полог не может защитить.

Жители Папеэте больше не видели причин относиться к Гогену радушно и вежливо,

после того как губернатор показал своим решительным поведением, что этот человек, хоть

он и получил каким-то таинственным путем официальную миссию, - ничтожество.

Исключений было мало. Самыми верными друзьями оказались самые старые: лейтенант

Жено и его соседи - кондитер Дролле и санитар Сюха. Жено всегда давал Гогену приют,

остальные частенько приглашали отобедать. И все трое время от времени давали ему

деньги взаймы. Гоген выражал свою благодарность единственным доступным ему путем:

дарил им рисунки и картины. Один раз он даже написал портрет для Сюха. Повод был не

совсем обычный, но картина была принята так же, как и предыдущие полотна Гогена. У

супругов Сюха был единственный сын, Аристид, которому тогда исполнилось всего

полтора года. В начале марта 1892 года Аристид заболел, судя по всему, гастритом.

Несмотря на это, мать, следуя лучшим (вернее, худшим) таитянским традициям,

продолжала пичкать его едой. Пятого марта ребенок скончался, и когда Гоген, который в

это время был в городе, вернулся «домой», он застал госпожу Сюха горько рыдающей у

кроватки сына. Полагая, что портрет ребенка может стать для нее утешением, он живо

приготовил краски и холст и молниеносно изобразил умершего Аристида. Но когда он

подошел к госпоже Сюха с готовым портретом, она только зарыдала еще сильнее и

горестно вымолвила:

- У него тут совсем желтое лицо, он похож на китайца...

Гоген попытался оправдаться тем, что задернутые занавески создают в комнате

желтоватое освещение, однако ему так и не удалось уговорить мадам Сюха принять

подарок. В конце концов смущенный супруг взял картину и спрятал ее подальше 77. Почти

во всех альбомах и трудах о Гогене утверждается, что портрет (он теперь находится в

Голландии, в музее Кроллер-Мюллера в Оттерло) изображает «принца Аити». Но на Таити

никогда не было такого принца и «Аити» - всего-навсего таитянская форма французского

имени Аристид.

Несмотря на новый публичный провал, Гоген всего через две недели, к своему и

всеобщему удивлению, получил заказ на портрет. Смельчака звали Шарль Арно, его

хорошо знали на Таити, он прежде служил во французском флоте, потом ушел в отставку,

купил шхуну «Матеата» и теперь ходил на ней от острова к острову (а их во французской

Полинезии больше ста), скупая копру и жемчужниц и сбывая втридорога скверную водку,

муку и ситец. Капитан Арно заслужил весьма красноречивую кличку «Белый волк», и

восхищенные коллеги считали, что он надувает власти так же ловко, как туземцев. О нем

говорили, например, будто он не раз тайком переправлял в Америку жемчужницы,

собранные в запретных водах, а на обратном пути контрабандой ввозил в колонию

спиртные напитки.

Впервые Гоген встретил капитана в доме их общего друга Состена Дролле вскоре

после того, как Арно 18 марта вернулся с Туамоту. У двух бывших военных моряков было,

конечно, что вспомнить и о чем поговорить, и они быстро стали хорошими друзьями. И

ведь их объединяла не только многолетняя флотская служба: оба, каждый по-своему, были

пиратами, попирающими все условности. Видимо, капитан Арно неплохо заработал на

последнем плавании, так как он обещал Гогену огромный гонорар - две с половиной

тысячи франков за портрет своей жены 78. Во всяком случае, так утверждает сам Гоген.

(Правда, в одном письме он уточняет, что речь шла «всего» о двух тысячах.) Скорее всего,

разговор с Арно происходил в баре, во время какой-нибудь веселой пирушки и капитан,

который и в хвастовстве мог с кем угодно потягаться, добавил лишний ноль, чтобы

произвести впечатление на присутствующих.

Во всем этом деле Гогена тревожила одна деталь: капитан Арно уже снова собирался в

путь, на этот раз на далекие острова Мангарева, и, как всегда, хотел взять красавицу-жену

с собой, поэтому выполнить заказ можно было только, когда они вернутся, то есть в мае. А

это означало, что Гогену еще почти два месяца предстоит побираться, так как и мартовская

шхуна (вернее, запоздавшая февральская), придя девятнадцатого числа, не привезла ни

писем, ни денег от его парижского агента.

Несколько дней спустя Гоген в письме Полю Серюзье - единственному, кроме Метте,

от кого он получил весточку с мартовской почтой, - поделился своими горестями: «Твое

письмо прибыло как раз в такую тяжелую минуту в жизни человека, когда нужно

принимать решение, хотя знаешь, что все равно, как ни решай, будет неудача. Короче

говоря, я сижу на мели, и все из-за вероломства Мориса. Остается только возвращаться

домой. Но как это сделать без денег? К тому же я хочу остаться, мое дело не завершено,

работа только-только начата, и я чувствую, что способен создать хорошие вещи. Да,

подвел меня Морис. Если бы он в самом деле отправил мне два заказных письма, как он

уверяет, я их непременно получил бы. (Все твои письма дошли.) И будь у меня еще

пятьсот франков (как раз те пятьсот, которые мне должен Морис), я бы перебился. У меня