Бенгт Даниельссон - Гоген в Полинезии

плавания на Кон-Тики с Тором Хейердалом, 1947 год. Говорят, Бенгт считал это плавание лучшим

отпуском в своей жизни

ГЛАВА VI. Поворотный пункт

Гоген будто предвидел, что на пути домой у него будут всякие дополнительные

расходы, потому что еще до отъезда с Таити он написал Метте и Даниелю и попросил их

прислать ему в Марсель немного денег. Но когда на борт «Армана Бехика» в Марселе

поднялся представитель пароходства, у него не оказалось для Гогена ни писем, ни

денежных переводов. Железнодорожный билет до Парижа стоил около двадцати франков -

в пять раз больше того, чем располагал Гоген. Оставаться на пароходе нельзя. Выход один:

поселиться в дешевой гостинице и ждать, пока его не выкупят.

Он особенно рассчитывал на Мориса Жоаяна, директора картинной галереи Буссо и

Валадон, ведь тот был прямо заинтересован в том, чтобы выставка новых картин с Таити

состоялась и прошла успешно. И Гоген послал Жоаяну коротенькую телеграмму, поневоле

коротенькую, так как приходилось экономить на каждом слове. А затем его осенила

блестящая мысль справиться на Марсельском почтамте, нет ли там письма до

востребования. Письмо было. Даниель сообщал, что Серюзье дал взаймы двести

пятьдесят франков, получить их можно по такому-то адресу... в Париже. Он истратил

последние гроши на вторую телеграмму, после чего, наверно, пошел бродить по городу и

особенно внимательно разглядывал витрины продовольственных магазинов, пока не

настало время возвращаться в гостиницу и ложиться спать на пустой желудок в своем

скромном номере.

К счастью, двести пятьдесят франков пришли уже на следующий день, и поздно

вечером он прибыл в Париж. Была пора отпусков, к тому же пятница, все его друзья

отдыхали за городом, и никто не пришел на вокзал. Но гораздо хуже то, что некуда деться

со своими чемоданами, холстами и скульптурами. Была не была - он сел на пролетку,

доехал до мастерской Даниеля, и после некоторого препирательства консьерж впустил его.

Прежде всего он, конечно, отправился в галерею Буссо и Валадон к своему главному

коммерческому посреднику. Но если Гоген по пути туда в уме повторял гневные слова,

кото рые обрушит на нерадивого Жоаяна, то зря старался. Жоаян ушел из галереи еще

полгода назад, не поладив с владельцами. А так как картины Гогена не пользовались

спросом и никто другой не захотел с ними связываться, их отправили Даниелю. Что до

второго торговца картинами, Портье, то он давно отказался он невыгодной комиссии, о

чем Гоген, по-видимому, узнал еще до отплытия с Таити.

Как ни расстроил Гогена неожиданный разрыв отношений с галереей Буссо и

Валадон, это в чем-то было даже ему на руку - теперь он мог договариваться о выставке с

какой-нибудь более крупной и известной галереей. И хотя осенью 1890 года ему отказали

по этому адресу, он снова пошел на улицу Лафит к знаменитому торговцу картинами

Полю Дюран-Рюэлю - тому самому, который после долгой и упорной борьбы сумел

добиться признания импрессионистов. На этот раз ему повезло, потому что Дюран-Рюэль-

отец уехал по делам в Америку, а заменившие его два сына оказались более сговорчивыми.

Особенно после того, как один из главных поставщиков галереи, Эдгар Дега, горячо

рекомендовал им Гогена 110. Правда, сговорчивость сговорчивостью, а покрыть все расходы

они не взялись. Надо было как-то самому доставать тысячу франков на рамы, объявления,

афиши, программу, пригласительные билеты и так далее. А так как выставка могла

состояться не раньше ноября, почти столько же требовалось, чтобы прожить два месяца.

Но и то, чего достиг Гоген, настолько его воодушевило, что, вернувшись от Дюран-

Рюэлей, он снял себе комнату на улице де ла Гран-Шомьер, 8, рядом с Академией

Коларосси, где жил до отъезда на Таити, и заплатил за три месяца вперед, одолжив денег у

своей старой благодетельницы, хозяйки ресторана «У Шарлотты», мадам Карон.

Согласившись кормить его в долг, она же помогла ему решить другую важную проблему.

Гоген остановил свой выбор на доме номер 8 потому, что один из завсегдатаев ресторана

мадам Карон, чешский художник Альфонс Муха, предложил ему пользоваться своей

мастерской, которая находилась там же 111.

Гоген очень надеялся, что во время Копенгагенской выставки Метте продала

достаточно картин и выручка покроет все его расходы. Но она как назло до сих пор не

ответила ему на письмо, которое он послал еще из Марселя неделю назад. Он написал

снова, и только отправил это письмо, как от Метте пришла телеграмма с неожиданным

известием, что умер его единственный родственник во Франции, семидесятипятилетний

дядя, живший в Орлеане.

Он тотчас собрался в Орлеан, но сперва сочинил короткое письмо Метте, которое

начиналось сердитыми словами: «Я решительно ничего не понимаю. У тебя есть мой

адрес, ведь ты прислала мне телеграмму на новую квартиру, но написать письмо ты не

удосужилась». Еще более резко звучал последний абзац: «Господи, как трудно что-либо

предпринимать, когда все, на кого ты полагаешься, и прежде всего твоя собственная жена,

бросают тебя на произвол судьбы. Скажи честно, в чем дело? Я должен знать, как мне себя

вести. Почему Эмиль и ты не приехали в Париж навестить меня? Вы бы не умерли от

этого. Ладно, хватит болтать. Пиши длинные письма, чтобы мне все было ясно, и ответь на

вопросы, которые я задавал в предыдущих письмах» 112.

Вернувшись с похорон в Париж, Гоген нашел дома письмо недельной давности,

которое показывало, что он напрасно упрекал Метте в нерадивости. Она ответила ему

сразу, но на адрес Шуффенекера, так как другого не знала. Оттуда письмо переслали

сперва в Дьепп, где отдыхали Шуффенекеры, потом в имение Монфредов на Пиренеях, и

только после этого оно нашло адресата.

Запоздалые новости оказались печальными. Правда, Копенгагенская выставка

привлекла много посетителей и картины Гогена и Ван Гога вызвали больший интерес, чем

все остальные вместе взятые 113. Но покупали их плохо, и то, что Метте удалось продать, принесло лишь несколько сот крон, которые она тут же израсходовала, ведь надо было

кормить и одевать детей. «Придется тебе самому выходить из положения», - решительно

заключала она. К счастью, после дядюшки остались и акции и наличные, и Гоген

рассчитывал, что на его долю придется тысяч десять, если не больше. Он ничуть не

скрывал своей радости, что дядюшка «догадался умереть» так кстати. Одно огорчительно:

его сестра Мария - второй наследник - жила в Колумбии, и орлеанский нотариус,