Бенгт Даниельссон - Гоген в Полинезии

с лишним метра, сколотил дрожащими руками раму и с трудом натянул на нее ткань.

Потом достал свои краски и кисти, лежавшие без применения полгода, и, забывая о боли и

усталости, принялся писать.

Между приступами головокружения и невыносимых болей медленно создавалась

картина, ближе всего подходившая к монументальным фрескам, писать которые Гоген

мечтал всю жизнь; тут и огромные размеры (411 X 141 см) и сложная композиция

(двенадцать фигур, разбитых на четыре группы, плюс море и остров Моореа на заднем

плане). Вряд ли за этим кроется какой-нибудь умысел, но факт тот, что «завещание»

читается задом наперед, ведь логически исходный пункт - младенец и группа таитянских

матерей в правом нижнем углу. По словам самого Гогена, «они попросту наслаждаются

жизнью». Дальше (по его же словам) взгляд должен переходить на стоящего посередине

почти нагого мужчину, который срывает плод с древа познания. Справа от него с

озабоченными лицами стоят двое в длинных халатах. Они олицетворяют тех несчастных,

которые уже вкусили от древа познания и теперь обречены размышлять над загадками

жизни. У их ног сидит еще один мужчина; озадаченный странными вопросами, которые

обсуждают двое, он, словно обороняясь, поднял руку над головой. Слева от центральной

фигуры, отвернувшись от нее, мальчуган весело играет, сидя между козой и щенятами, и

все они тоже олицетворяют невинность. Выше этой обособленной группы стоит женщина,

она обратилась спиной к могучему идолу, «загадочные движения рук которого словно

указывают на загробный мир». Последняя группа, слева от идола, включает молодую

женщину и скорбную старуху, а в нижнем левом углу картины, держа в когтях ящерицу,

стоит странная птица, символ «тщеты и суетности слов» (Гоген). В верхнем левом углу

черными буквами на желтом поле написано название картины: «Откуда мы? Кто мы? Куда

мы идем?»

Итак духовное завещание Гогена пессимистично. Всякий, кто (вроде нас,

рациональных жителей Запада) непременно хочет понять и разобрать все, даже

неразрешимые загадки жизни и смерти, неизбежно будет несчастлив. Напротив,

животные, дети и «дикари» - например, таитяне, - счастливы, потому что им в голову не

придет размышлять над загадками, на которые нет ответа. И хотя так называемые

«дикари» вовсе не представляют собой такой однородной группы, как думали Гоген и его

современники, он совершенно прав в том, что таитяне очень мало склонны к

метафизическим умозрениям. Европейца, долго прожившего среди таитян, больше всего

поражает их удивительный стоицизм, чтобы не сказать пренебрежение к смерти. Ни один

европеец - и Гоген знал это по себе, - сколько бы он ни жил на Таити, не может,

отрешившись от традиции своей культуры, уподобиться в этом туземцам.

А Гоген был типичный западный интеллигент, и, завершив в конце декабря 1897 года

свою огромную картину, он снова тщательно взвесил свое положение. Почта придет через

несколько дней; вдруг он получит перевод на большую сумму от Шоде или Молара?

Судьба сыграла с ним достаточно злых шуток, зачем без нужды доставлять ей

удовольствие напоследок еще раз посмеяться над ним! Нет уж, лучше на два-три дня

отложить исполнение плана о самоубийстве.

Тридцатого декабря почтовая шхуна бросила якорь в гавани Папеэте; письма, наверно,

роздали на следующий день, как это было заведено. Словом, 31 декабря Гоген узнал, что

ему не прислали денег.

Отбросив колебания, он взял коробочку мышьяка, которым лечил свою экзему, и

побрел к горам 176. По обе стороны тропы на двести метров выстроились туземные хижины.

Смех, песни и музыка говорили, что вовсю идут новогодние празднества. Таитянское лето

было в разгаре, осыпанные цветами кусты и деревья насытили воздух своим благоуханием

- ноаноа . Но Гоген был слеп и глух, он прошел напрямик через раскинувшиеся за

хижинами поля ямса и батата и, тяжело дыша, стал карабкаться по крутому склону.

Как всегда, на пустынном горном плато было удивительно тихо. Деревья не заслоняли

больше чарующего вида на узкий берег, лагуну и море. Кругом густо рос папоротник. Гоген

опустился на мягкое зеленое ложе, достал из кармана коробочку и проглотил содержимое.

Видимо, доза была чересчур велика, потому что, когда он уже погрузился в блаженную дремоту,

его вдруг вырвало. Большая часть порошка вышла из него. Идти за новой дозой или придумывать

что-то другое он не мог, слишком ослаб. И Гоген остался лежать, ничем не прикрытый от палящего

тропического солнца. Внутренности жгло огнем, голова раскалывалась от боли. Когда стемнело,

ему на короткое время стало легче. Но затем подул сырой и холодный ночной ветер, начались

новые муки. Лишь на следующий день, когда взошло немилосердно жгучее солнце, Гоген,

напрягая последние силы, заставил себя встать и медленно побрел со своей Голгофы вниз,

возвращаясь к берегу, к жизни.

44. Одна из наиболее

известных картин второго таитянского периода Гогена. Эти фигуры встречаются и на многих других

его полотнах. 45. Фотореконструкция картины, сделанная для этой книги, показывает, как точно

Гоген передавал физический тип таитян.

38. На досуге большинство

женщин, во всяком случае пожилых, занимаются типично таитянским ремеслом: из мягких желтых

листьев пандануса они плетут красивые шляпы и огромные циновки.

48.

Новый двойной дом Гогена в Пунаауиа, снятый в 1897 г. его другом Жюлем Агостини. Видна статуя

обнаженной женщины, которая так возмущала католического священника.

66. Двухсотлетний процесс

цивилизации Таити принес свои плоды: счастливая домашняя хозяйка сидит в своей качалке в

чудном цементном доме с цветастым линолеумом на полу и шьет нарядное покрывало для

кушетки, которой никто не пользуется.

42. Сборщик плодов. 1897

(Мужчина, срывающий плоды с дерева. Эрмитаж, инв. № 9118). Год неразборчив на этой картине,

где мы снова, как на «Тарари муруру», видим коз. Грубое исполнение и мутные краски позволяют,