Георг Гейдемарк - Биплан «С 666». Из записок летчика на Западном фронте

Значит, Ньюпор…

Кажется, он нас еще не заметил…

Хорошо, погоди же, молодчик! И я невольно улыбаюсь, когда горячий Энгман, не задумываясь, ударяется вслед за ним… Храбрый малый!

– Закрыть газ! – кричу я ему. И прибавляю: – В атаку!

Мой пилот покачивается взад и вперед… Прекрасный случай! Такого Ньюпора, маленького и проворного, мы еще ни разу не имели перед нашим пулеметом…

Наш мотор снова затягивает свою железную песню…

Энгман включает пулемет и изгибает спину для прицела… Я удивительно спокоен и напряженно смотрю вперед…

Мой пилот охвачен охотничьей лихорадкой. Ему хочется взять совсем близкий и рискованный прицел… Я с силою хлопаю его по плечу…

– Не глупите, Такэ!…

Энгман кивает головой и слегка передвигает руль поворотов.

Готово!…

Он нажимает спуск – и таканье пулемета дребезжит французу во фланг. Чудеснейшая музыка!…

Я громко вскрикиваю от радости. Ньюпор, в первый момент, так ошеломлен, что Энгман успевает закатить ему больше шестидесяти выстрелов. Но вдруг он становится на нос и падает на сто метров вниз.

Я подумал, было: «подбит!» – но в то же мгновенье противник снова дал руль высоты, моментально перешел на. горизонтальное положение и обратился против нас…

При всем нашем, разочаровании, что нам не удалось подбить врага, мы невольно восторгаемся его блестящим лётным искусством… Наверное, «пушка». [6] Старый, опытный летчик.

Пока Ньюпор сердится на дерзость германца, осмелившегося напасть на него, я поворачиваю мой пулемет и осыпаю француза новым градом пуль.

Почти одновременно француз круто вздергивает свою машину, так что она становится совсем отвесно к земле, и дает по нас около сорока выстрелов – все вверх и мимо… Только по таканью его пулемета я замечаю, что он стреляет.

Вслед затем он снова ставит свой аппарат на нос и – прежде чем я успеваю пустить ему вдогонку десяток пуль – он. маневрирует с обезьяньей ловкостью, пикирует под нас. и делает вираж вправо, да так круто, что машина его стоит буквально на кончике крыла; затем, через секунду, он снова высоко вздергивает ее и – «так-так-так-так!» – справа и снизу на нас опять сыплется град пуль…

На этот раз француз взял лучший прицел…

Я слышу, как его пули свистят очень близко, так близко, что я их явственно различаю сквозь рев мотора, и в то же мгновенье одна из них больно ударяет меня в левую руку и, точно от толчка, отскакивает от дула пулемета…

Не повезло!…

Мне даже некогда посмотреть, не ранен ли я, потому что в тот же момент шустрый Ньюпор снова показывается над нашим правым крылом…

Но я уже взял его на прицел…

«Так-так-так-так!» – несется ему навстречу залп моих пуль. На этот раз, по-видимому, посчастливилось и мне. По крайней мере, француз начинает вдруг круто планировать, к югу.

Ура!

Надо, поскорее посмотреть, что приключилось с моей рукой… Я снимаю перчатку… Кажется, отделался благополучно, – только сильно покрасневшее место там, где пролетела пуля. А когда я начинаю рассматривать свою меховую перчатку, то вижу маленький прорез, длиною в полсантиметра, точно сделанный острым ножом… Да, счастливо отделался…

Я толкаю Энгмана и киваю ему в зеркало. Он отвечает мне, и я, с чувством удовлетворения, хлопаю в ладоши.

Это должно означать: «Да, брат, чистая была работа!»

Но и мы, наверно, получили пару пуль, так же, как и француз, потому что был момент, когда они просвистели дьявольски близко…

Я внимательно осматриваю все вокруг… Ага! Вон одна – в левом крыле… А вон и вторая!… Правда, на расстоянии одного метра… Но зато третья пробоина уже ближе: в обшивке корпуса, у сиденья наблюдателя, с правой стороны, на высоте колен… Чорт возьми! – на левой стороне еще одна дырка, несколько ниже… Значит, я, действительно, был в самом центре обстрела!… Ну, и везет же тебе, Гейдемарк!…

Но где же сидит та пуля, которая оцарапала мне руку?

Я внимательно гляжу вверх и… ощущаю сильный запах бензина.

Чорт возьми! Неужели прострелен бак!…

Я нагибаюсь к сиденью пилота и смотрю на бензиновые часы: они показывают 30 литров.

Значит, все в порядке…

А как обстоит с разносным бензиновым баком?

Я снова вскидываю голову вверх… Да, действительно, наше драгоценное топливо вытекает обильной струей, мгновенно распыляемой сильной воздушной тягой…

Я осматриваюсь с молниеносной быстротой.

Дело дрянь!… Я вижу, что весь корпус и поверхность руля уже мокры от вытекающего бензина…

На все эти наблюдения у меня уходит меньше секунды…

Я наклоняюсь вперед к Энгману:

– Закрыть газ!

Рев мотора затихает, и только через жиклер бензин слегка шипит в цилиндрах – ровно настолько, чтобы клапаны работали, а пропеллер продолжался бы вертеться.

Энгман поворачивается и вопросительно смотрит на меня.

– Разносный бензиновый бак прострелен!

Пилот смотрит вверх и кивает головой.

– Не выключить ли мне и зажигание?

Я размышляю несколько мгновений.

Это, во всяком случае, рискованно: ведь тогда, по всей вероятности, мотор и пропеллер остановятся совершенно, а в воздухе пустить его в ход мы не сможем, – другими словами, мы будем вынуждены сделать где-нибудь посадку…

Но… лучше сесть где угодно, чем свалиться, в дыму и пламени, с высоты 3000 метров, как это случилось пять дней тому назад с командиром северо-восточной эскадрильи…

– Да, выключить зажигание!

Энгман нагибается влево и поворачивает выключатель магнето вниз…

Мотор останавливается, а вместе с ним и пропеллер. Пилот делает рукою жест, выражающий сожаление… Я пожимаю плечами: да, досадно… Теперь нам, наверно, придется спуститься где-нибудь в открытом поле, потому что в воздухе завести мотор нельзя: на этот счет у нас обоих нет никаких сомнений… Впрочем, кроме потери времени, вынужденная посадка не вызовет никаких других осложнений. Зато самая страшная опасность: сгореть живьем – исключена.…

Все это происходит очень быстро: в каких-нибудь пятнадцать секунд после того, как я выпустил в француза последнюю пулю.

…В француза?…

С быстротой молнии, я поворачиваюсь кругом: Ньюпор исчез… Вероятно, и ему влетело от меня порядком… И других самолетов тоже не видно… Я снова смотрю вперед… Высотомер показывает 2800. Значит, мы еще беспрепятственно перелетим через фронт… И действительно, под нами уже светится сеть французских резервных позиций, а их зенитные орудия уже щедро осыпают нас гранатами и шрапнелями…

2500 метров…

Значит, мы сможем сделать посадку вне пределов досягаемости французской артиллерии…

Две тысячи пятьсот метров… Это означает, при тихой погоде, планирующий спуск на протяжении свыше двенадцати километров, а сегодня, при встречном ветре, – около десяти.