Александр Молодчий - В пылающем небе

При налете на Кенигсберг, Данциг, Тильзит особенно отличились капитан Брусницын, старший лейтенант Гаранин, капитан Писарюк, Герой Советского Союза капитан Молодчий, майор Ткаченко, капитан Несмашный и многие другие…»

Налеты на немецкие города укрепляли веру людей в конечную победу Советской Армии на фронте.

Прошло несколько дней. Нам приказано готовиться к новому полету. Теперь уже — на Берлин. 25 августа я доложил о готовности эскадрильи к выполнению задания.

С аэродрома постоянного базирования мы не могли нанести удар по фашистской столице; нужно было дополнительное горючее примерно на два часа полета. Это показали замеры остатков бензина в баках после бомбардировочных рейдов на Кенигсберг, Данциг, Тильзит. Эти рейды явились своеобразной проверкой наших сил и возможностей.

Командование решило: взлет ударной группы самолетов произвести где-то вблизи линии фронта. С этой целью подготовили несколько полевых аэродромов (мы их называли аэродромами «подскока»), где были созданы запасы горючего, имелись необходимые технические средства для мелкого ремонта машин.

Аэродромы «подскока» охранялись зенитными батареями и прикрывались истребителями. Одни патрулировали в воздухе, другие дежурили на земле.

26 августа, днем, мелкими группами на бреющем полете мы перелетали на полевые аэродромы. Чтобы нас не могли запеленговать, радисты работали только на прием. Самолеты были тщательно замаскированы, заправлены бензином, как говорится, по пробку. Техники произвели необходимую профилактику материальной части. Им помогали все — и летчики, и штурманы, и стрелки-радисты.

За тридцать минут до взлета экипажи получили последние наставления, сводку погоды, данные связи, сверили время по часам главного штурмана, согласовали новый опознавательный сигнал: «свой самолет».

Как только прозвучала команда: по самолетам, — в небе появился фашистский разведчик. Кружится, ищет, нащупывает. Истребители погнались за ним, но мы не знали, обнаружил ли нас враг. Если обнаружил — беда! Вызовет по радио бомбардировщиков, и наломают они нам дров. Самолетов на аэродроме полно, стоят почти крыло к крылу, с бомбовым грузом.

Все заторопились. Каждый хотел быстрее подняться в воздух, и поэтому нарушились очередность и время взлета. Я тоже пытаюсь как можно скорее дорулить к месту старта. Поле большое, неровное. Громко стучат стойки шасси. Мне жалко машину, но что поделаешь! Сзади уже выруливают другие. Вижу запасную полосу, предназначенную для посадки дежурных истребителей. Направляю машину к ней. Летчики других самолетов поняли мой замысел и устремились за мной. «Теперь интенсивность взлета удвоится», — думаю я и начинаю разбег. Полоса слабо укатана, имеет много неровностей. А вдруг не взлетим?» — мелькает мысль, но назад уже возврата нет. Ревут моторы. Бомбардировщик, переваливаясь на неровностях, идет на взлет. Моторы работают на предельном режиме, самолет бежит тяжело, словно нехотя. Он прыгает, трясется, жутко гремит металл. Надо взлететь, надо! Останавливаться нельзя. За нами идут другие. Наконец скорость отрыва набрана. Небольшое движение штурвала — и мы в воздухе… Самолет сначала зависает, потом медленно набирает высоту.

— Васильев, — обращаюсь к стрелку, — что там сзади нас творится?

— Взлетают по два самолета одновременно.

— Вот и хорошо.

На душе становится легче.

Так начался этот полет на фашистскую столицу. Дойдем ли мы до намеченной цели? Задание сложное и, разумеется, очень опасное. Шутка ли — до самого Берлина и обратно! И все время «вслепую», без видимости естественного горизонта. А такой полет, если не пользоваться специальными приборами, дающими летчику представление о положении самолета в пространстве, попросту невозможен.

Поэтому сосредоточиваю все внимание на приборах. А это очень трудно. Чтобы понять, насколько трудно, надо просто уяснить, что тогда сами приборы не были такими совершенными, как сейчас; не было многих тончайших приспособлений, которые установлены теперь и помогают летчикам в длительных полетах вне видимости земли. Не было автопилота. Летчик ни на секунду не мог оставить штурвал самолета. А если полет длится несколько часов? Это невероятно тяжело! |

Мы гордились оказанным доверием. Гордились тем, что летим выполнять важное задание правительства.

Гитлеровские полчища, топтавшие советскую землю у берегов Волги, были уверены в безопасности своего тыла. Бомбардировка фашистской столицы должна была поколебать уверенность и нанести моральный удар тем, кто рвался к Сталинграду.

Мы знали, на что шли. Над вражеской территорией нас со всех сторон подстерегали опасности: ураганный огонь зениток, заградительные аэростаты, истребители. Но сознание долга перед Родиной, готовность любой ценой выполнить боевой приказ удесятеряли наши силы

…Сергей Иванович Куликов тщательно следит за маршрутом. Пока что местность знакома: не раз пролетали над ней. А дальше… Дальше начинается «воздушный лес»…

— Следить за воздухом! — приказываю стрелкам.

— Есть внимательно наблюдать за воздухом, товарищ капитан! — бойко отвечают Панфилов и Васильев…

Знаю: ребята надежные.

Погодка — хуже не придумаешь: грозовой фронт, как и при полете на Кенигсберг. Кое-кто решил обойти его с севера. А что значит — обойти? Так можно и до Берлина не добраться. Ведь на обратный путь горючего не хватит. Поэтому идем напрямую, выискивая коридоры в клубящихся облаках. Молчим. Каждый думает о своем.

Самолет болтает так, что с трудом удерживаю штурвал. Нас то подбрасывает вверх, то швыряет вниз — и тогда будто проваливаемся в черную бездну. В кабине прохладно, а я весь в поту.

Так продолжается около трех часов. Но всему бывает конец. Прекратилась и болтанка. Грозовые тучи остаются позади. Небо чистое, звездное. Зато мы теперь как на ладони. Маскироваться негде. Следи в оба: в любую минуту возможна встреча с истребителями. А ночью, как правило, кто первый увидел, тот и победил.

— Доверни вправо, — говорит Куликов. — Обойдем Кенигсберг и Данциг.

Некоторое время летим над Балтийским морем. Затем штурман дает новый курс. Подходим к берегу. Впереди — разрывы зенитных снарядов. Небо обшаривают прожекторы. И сразу же полоснули огненные трассы. По ним различаем, кто бьет. Наши — зеленоватые, фашистские — оранжевые и красные. Неподалеку идет воздушный бой, под крылом отчетливо видны пожарища. Не иначе, как кто-то из наших вынужден был сбросить бомбы. Экипаж отбивается от наседающих истребителей.

— Где мы? — спрашиваю Куликова.

— Штеттин, — отвечает Сергей. И тут же вопрос: — Как с горючим? Хватит вернуться?

— Хватит.

Штеттин остается позади. До Берлина, примерно, полчаса лету. Томительно, очень томительно тянутся последние минуты. Наконец в шлемофон врывается взволнованный голос Куликова: