Александр Молодчий - Самолет уходит в ночь

— Лови их! — Крики, смех на поляне.

И вот уже читают наши зрители: «Кто хочет летать — приходи в аэроклуб».

После этого подоспела очередь наших моделей. А затем — запуск шаров Монгольфье. Все это вызвало восторг. Как после оказалось, не только у присутствующих, но и у многих в городе. Видно-то далеко. Особенно шары. Клеили мы их из папиросной бумаги, размеры были внушительными — два, три метра и более в диаметре. Для нас, набивших руку мастеровых ребят, их изготовление и запуск были самым простым делом. Но какой эффект! Наполненный горячим воздухом прямо здесь же от небольшого костра, шар взмывал очень высоко и летал долго.

Одному из них, самому большому, мы вмонтировали в горловину горелку из нескольких свечей.

— Так воздух будет постоянно подогреваться, — решили мы на своем «ученом совете», — и шар улучшит свою летучесть.

И действительно, шар поднялся выше всех и полетел к центру города. Мы ликовали. Но, к сожалению, недолго. Неожиданно шар загорелся. А через несколько секунд от него осталось лишь облачко дыма. Жалко было сгоревший шар. Мы между собой ругаем инициатора, придумавшего горящие свечи, а публика тем временем волнуется, требует повторить это красивое зрелище.

Авиамодельная массовка сделала свое дело. У многих мальчишек появилось желание делать самолеты. Горком комсомола, высоко оценив нашу работу, решил открыть в школах и клубах города авиамодельные кружки.

Я же, пройдя эту ступеньку, стремился дальше. Не давал покоя командованию аэроклуба, писал рапорты, просил принять меня курсантом моторного летания. Ответ один и тот же: молод еще. И я ждал. Но не сидел сложа руки. Весной 1936 года мне удалось уговорить начальника парашютной станции Ефремова, он принял меня в группу парашютистов. Изучили теорию. Прошли тренировку по укладке парашюта. Отработали нужные приемы при спуске и приземлении. Теперь все готово. Скоро прыжки! Радость моя была беспредельной. Осталась одна формальность: медицинская комиссия.

И тут произошло самое неожиданное. Один из врачей, осмотрев меня от пяток до затылка, провел рукояткой молоточка по моей груди и сказал: «Одевайся!»

Тут же он сел за стол, сделал запись в медицинской карточке и произнес вслух:

— Не годен.

Я так и обомлел:

— Почему не годен?!

— Нужно больше кушать, — невозмутимо ответил врач.

Пришел в себя я уже за дверью кабинета. Что же мне теперь делать? Все рухнуло. Теперь всему конец. Вид у меня был, конечно, жалкий. Увидев слезы на глазах, Борис Копытин все понял. Он взял мою медицинскую карточку, прочитал запись и тут же ее разорвал.

— Пока я буду у глазника, — сказал Борис, — ты достань чистый бланк и вечное перо.

Раздумывать и сомневаться было некогда. Я же здоров. А он: «Кушать надо больше». Бланк я добыл мигом. И перо тоже. Борис написал мою фамилию на новой карточке и сказал: «Жди!»

И тут же вошел в злополучный кабинет. А через несколько минут вручил мне медицинскую карточку с отметкой «Годен».

— Чуть не завалил, — делился Борис, — спросил, есть ли у меня брат, говорит, сегодня один был, сильно похож...

Я не знал, как и благодарить товарища. Мы вместе с ним окончили аэроклуб, авиационное военное летное училище. А дальше судьба разбросала нас в разные концы нашей необъятной страны. Не знаю, как поступок моего товарища оценят другие, а я считаю его правильным. Благодаря Борису Копытину стал летчиком. Работал в авиации тридцать лет и никогда не жаловался на здоровье.

Пройдя медкомиссию, мы еще продвинулись вперед, ближе к своей мечте. Первый парашютный прыжок — знак парашютиста на груди. Теперь — даешь штурвал!

...Летом 1937 года ранним утром мы выкатили из ангара свой родимый У-2. В этот день в моей жизни произошло такое, что и описать почти невозможно.

Еще вчера во второй половине дня мы летали с инструктором Леонидом Волошиным. Летали, как всегда. Я все делал так, как он учил. И мне казалось, что пилотировал неплохо. Лучше, чем прежде. Да и старался я в этот день изо всех сил. По что бы ни начинал делать, инструктору все не нравилось. Он не говорил, что именно делаю неправильно, а просто кричал и ругал меня всячески. И так на протяжении всего полета.

— Никакого толку, — бросил в конце инструктор. — Идем на посадку.

И на земле не так, как всегда. Не было обычных замечаний, которые инструктор делал с особым педантизмом. Сегодня он как-то особенно посмотрел на меня, снял, не торопясь, замшевые краги, махнул ими как-то безнадежно, потому подумал, повертел пальцем у виска и ушел.

Я опустил голову и поплелся вслед за инструктором.

— Ты чего такой кислый? — спросил Борис, когда я подошел к курсантам, ждущим свой очереди на полет.

— Не пойму, что сегодня с Волошиным. Злой. Ругается. Чуть из кабины в полете не выкинул.

Меня окружили товарищи.

— Да ты не переживай, — успокаивали они. — Может, это как раз признак хорошего.

— Инструктор испытывал тебя, — заявил Борис.

— Нарочно сбивал тебя с толку, — вторили ему другие.

И, как ни удивительно, предсказания товарищей сбылись. Буквально на следующий день инструктор сделал со мной один полет по кругу. «Ну, — думаю, — сейчас снова задаст». Но он в воздухе молчал. Сели. Зарулили на предварительный старт. Инструктор оставил кабину. Стоит у самолета, крагами помахивает, улыбается. А потом и говорит:

— Молодец, Сашка! — Хлопнул крагами по спине и добавил: — Полетишь с командиром отряда. Но учти — делай все, как со мной, как сегодня. — А потом засмеялся и бросил: — И как вчера.

Полет с командиром отряда прошел хорошо.

Ребята от души радовались за меня.

— Вот видишь, — говорил Борис, — все как повернулось. А ты переживал.

— Ну что ж, теперь лететь тебе с Иваном Ивановичем Песковым, — подытожил кто-то из курсантов.

— С главным проверяющим! — поддержали остальные.

И точно. Поступила команда, и товарищи потащили в инструкторскую кабину мешки с песком. Старательно привязывали их ремнями. Это балласт. Для сохранения центровки самолета. Все готово. Подходили ребята и поочередно хлопали руками по верхнему мешку с песком, потом меня по голове. Все это делалось молча. И на полном серьезе. Таков предполетный ритуал.

Теперь я в самолете один. А Иван Иванович Песков? Он в передней кабине торчит. Вместо инструктора. Так мы шутя называли мешки с песком.

Стартер поднял белый флажок. Взлет разрешен!

И тут мелькнула мысль: «А справлюсь? Не разобью ли самолет?»

Перевел взгляд от стартера на инструктора. Леонид Волошин спокойно смотрел на меня, а когда наши взгляды встретились, он улыбнулся и слегка махнул крагой в сторону взлета: мол, давай, не робей!

Это вселило в меня уверенность. Я набрал зачем-то полную грудь воздуха, как перед прыжком в воду, и добавил обороты. Самолет весело побежал по летному полю. Я еще добавил обороты. Потом больше. И самолет взлетел, повис в воздухе.