Виктор Погребной - Человек из легенды

— Спишь, Люда? — тихо спросил Вадим.

— Нет. А ты чего? Тебе же вставать рано?

— Так, не спится.

— А я почему-то о Кубани думаю —не видела еще. Какая она, гадаю, если с нашим Днепром сравнить...

— Каждая река свою красу имеет, — ответил Вадим. Ежедневно с высоты вижу я эту извилистую ленту. Кубань, Кубань... А мне, веришь, Волга по ночам снится. Широкая, просторная. Мчусь по ней на моторке — дух захватывает... Ты не знаешь, какое удовольствие доставляло мне в школьные каникулы развозить по реке в окрестностях Куйбышева почту.

Вадим помолчал, потом, что-то вспомнив, улыбнулся.

— Случай один был,— снова заговорил он.-Как-то почтальон привез к причалу свой срочный груз. Сложил я его в лодку и говорю ему: «Садись, папаша, опаздываем». А он глянул на реку — потемнела, насупилась Волга, черные тучи надвигаются с запада, гроза приближается— и говорит: «Надо переждать, парень». Я ему: «Как эго переждать? Люди газеты, письма ждут, теле-108 граммы разные. Сотни судеб людских в этих мешках притаились, может, жизнь чья в твоих руках, опоздай — и оборвется она...» Сел почтальон в лодку — совесть заго :ворпля. Выскочил я па речной простор и давай поперек волны резать, только брызги через наши головы летят; А волны растут, растут, все вокруг ревет, сверкает, грохочет, а я правлю, я знаю, как править, чтобы не опрокинуло даже в самый сильный шторм, и песню от радости горланю. И тут мой пассажир не выдержал, взмолился, к берегу просит причалить, а сам плачет: детки у него маленькие сиротами останутся. Сжалился бы я над ним, и в самом деле сиротами б остались его детки. К берегу повернуть на такой волне --тут же удар в борт, и, как перышко, перевернуло бы нашу лодочку. Пришил я почтальона взглядом своим к месту, чтобы не рыпался, а лодка с гребня на гребень перелетает... В общем, доставил я его куда полагается вовремя, и гроза к тому времени утихла... А знаешь, как мама переживала. Рассказывала, когда буря налетела, глянула она на часы — время как раз мне почту везти — и от волнения места себе найти не могла. Знает мой упрямый характер — не стану ждать, пока буря утихнет. А потом уже и солнце снова засияло, а меня нет и нет. Не выдержала, поехала к причалу, выбежала на берег — нет моей моторки, и сердце ее оборвалось. Сбежала по тропинке вниз, увидела: лодка из воды под обрыв выволочена, и я в ней сплю, как я умею спать, — еле добудилась...

Было совсем поздно, а сон никак не шел. Вадим лежал с открытыми глазами, вслушивался в шелест тополиных листьев и никак не мог разобрать, о чем они непрерывно шепчутся за маленьким распахнутым оконцем в темноте майской ночи. И думалось Вадиму, шепчут тополиные листья — влюбленным о верности, труженикам о счастье, а воинам русским о чести, о смелости, о ратных подвигах за свободу земли советской, за прекрасное будущее, во имя которого стоит жить и не жалко умереть.

— Жора! — крикнул во бне Вадим и тут же проснулся. Никакого Георгия Плотникова не было. В комнате и за окном темно, и оттуда, нз-за окна, слышался шепот tononiiHoft листвы, рядом, свернувшись клубочком, тихо, как ребенок, спала Людмила. Приснилось, будто Георгий пришел к нему и говорит: «Как же я соскучился по тебе, Вадим. Принимай нашу эскадрилью, вместе веселей будет. Не хочешь? Ну. как знаешь».— И стал уходить. А Вадиму никак не хотелось, чтобы Георгий ушел, он протянул в его сторону руку, окликнул...

Вадим разбудил Людмилу.

— Что не спится тебе, Дима? — ласково спросила она.

— Знаешь, сейчас во сне Жору Плотникова видел. Я тебе говорил о нем. Помнишь на фотокарточке я и он с жиденькими бороденками. Сдружились мы с ним еще на Дальнем Востоке. На фронте до сорок второго воевали в одном звене, от которого к тому времени, как нам расстаться, вдвоем и остались. Пятого января в сорок втором году нас вместе в члены партии приняли, а после оказались в разных эскадрильях и на разных аэродромах. Аркадий его знал немного. Когда расставались, Георгий сказал: «Великое дело иметь верного друга. Давай поклянемся всегда помогать друг другу в бою. Хотя бы мысленно... И если кого из нас не станет, то и оттуда... Понял? И первых сыновей своих назовем: ты — Георгием, я — Вадимом. Так всю жизнь вместе будем». И мы поклялись.

Утих бас Вадима, и в комнате стало еще тише, чем было. И Людмиле показалось, будто шевельнулся ОН под ее сердцем, будто хотел выразить свое согласие носить, когда на свет появится, достойное имя победителя.

— Мы назовем его Георгием, — сказала она. — От клятвы отступать нельзя, А если девочка?

— Дочку назовем но твоему выбору. Мое предложение: Юлей или Иреной.

И снова тишина и шепот тополиных листьев. Людмиле хотелось больше узнать о друге Вадима, о Георгин Плотникове, которого ждали где-то в Башкирии, на Партизанской улице города Белорецка, да так и не дождутся. Вырастет ее сын, станет взрослым парнем, таким, как уходил в армию Плотников, поедет на его родину, разыщет его родных и скажет: «Вот я и прибыл, ваш Георгий». Значит, дождутся все же.

— В прошлом году, — заговорил Вадим, — возвращался я с боевого задания, вернее, вышел из боя и пробивал толстый слой облаков. Бой был очень тяжелый, двух я сбил, с одним в лобовую нервы проверяли, чуть не столкнулись... Пробиваю на своем И-16 облака, все внимание приборам, бензину — только бы до аэродрома дотянуть. И вдруг голос Георгия: «Вправо возьми!» Рванул, не раздумывая, вправо, и в тот же миг рядом про-

«г. Миллерово, отктябрь 1941 г. «Остатки» второго звена: лейтенант Плотников и Ваш сын Вадим с бороденками»— такую надпись сделал Фадеев на оборотной стороне фотографии, посланной домой.

жил встречный «месс». Меня охватила минутная ото-1Ь, холодный пот на лбу выступил. И не оттого, что ;унду назад от меня ничего бы не осталось. От голоса эры. Я слышал его так близко и так отчетливо, словно :л он рядом со мной в самолете, и мотор не заглушил ) голос. Оттуда выручил. Я, конечно, не знал еще, что > уже нет. Узнал, когда после посадки позвонил с КП :то тридцать первый полк, к которому прнкоманднро-на была эскадрилья Владимира Истрашкнна, а заме-нтелем у него, как у меня Аркаша, и был Плотников. Людмила слушала, не перебивая, притихшая, потря-шая рассказом. Ее всегда поражала какая-то таннст-нность в судьбах летчиков.

— Конечно, приближение «месса» я почувствовал истинктивно, как чувствуют люди чужой взгляд спиной или затылком, и так же инстинктивно отвалил в сторону, потому что в воздухе я и самолет —одно целое, я не чувствую себя сидящим в кабине самолета, его крылья — мои крылья. Ты же не думаешь, когда идешь по земле, какой ногой ступать — правой или левой, они сами идут, или какой рукой под какую ногу махать. Все это делается инстинктивно...