Николай Мордвинов - Дневники

19/V

А «Сюзане» хотят снять с репертуара. Уже который спектакль в зале сидят по 12–10 человек!

На производственном совещании выяснилось, что театр в дефиците. Убыток уже 250 тысяч.

А «Турция» и «Сюзане» работались год и стоили 300 тысяч с лишним. «Сюзане» репетировали вслед один состав за другим — два комплекта. «Турция» дважды оформлялась.

Не хотят слушать нас… А мы говорим, волнуемся на собраниях, совещаниях, пишем резолюции — все впустую…

8/VI

ЦДРИ [343] Центральный Дом работников искусств в Моевке. — слово, сказанное на чествовании Хачатуряна, в связи с 50-летием со дня рождения.

«Дорогой, дорогой Арам Ильич!

Больше 25 лет прошло с тех пор, как мы с вами встретились на творческом пути в Москве, на первых спектаклях, репетициях, уроках студии Завадского. Вы — начинающий композитор и пианист, мы (из этих «мы» я сегодня один) как студийцы-артисты.

Мы хорошо помним это чудесное время.

Театр им. Моссовета поручил мне, как человеку, близко связанному с одной из замечательных страниц вашего вдохновения, как наиболее часто соприкасающемуся с ВЕЛИКИМ вашим творением, признанным и любимым народом, я говорю о трепетном, тревожном и трагическом вальсе к драме трепетного, тревожного, беспокойного и трагического гения Михаила Юрьевича Лермонтова — говорю о вальсе к драме «Маскарад», — поручил мне приветствовать вас с любовью и дружбой, вас — одного из славнейших и талантливейших композиторов Страны Советов со знаменательной датой.

Пусть этот душный июньский вечер, разразившийся такой освежающей грозой, в некотором смысле подводящий итог накоплению сил, будет преддверием следующего этапа на вашем творческом и жизненном пути, этапа, когда кипучий, страстный, светлый и подъемный темперамент вашего дарования взлетит на новую и прекрасную высоту».

…Арам так смешно сидел на кресле-эшафоте, как провинившийся школьник… Просто сошел с картины Решетникова «Опять двойка». Смешно и трогательно.

14/VI

Умер Абдулов!

Открыл в нашем театре список (уходящих из) нашего поколения…

Как он сам говорил с эстрады: «испустил дух».

Второй инфаркт.

А наши не поверили ему… Поверил ли он сам?

Абдулов и Смерть… несовместимы…

Делал столько, что ни одному из нас такое было не под силу, и, будучи очень талантливым, не создал ничего. Пробегал так целую жизнь. Таким я его и помню 25 лет.

Рассказчика-импровизатора смешнее, остроумнее, находчивее я не знаю. Он обладал юмором такой силы, что, отдай он хоть часть его на какую-нибудь роль, отделав ее, вскормив, взлелеяв ее, можно было залить зал смехом.

То ли себя не зная, то ли не ценя своих качеств, ехал всю жизнь на двух-трех «номерах», себя не утруждая ни поиском, ни беспокойством. И жал, жал бесконечно на юмор… на аплодисменты…

Ужасно.

Обидно.

Жалко.

Трагично…

И вот… 53 года, и его нет.

Не оставил по себе ни взволнованного вымысла, ни фундаментально сделанной постановки на радио, хотя работал там тридцать лет… Всё! Гримаса какая-то…

В стенгазету театра:

Нет больше с нами выдающегося таланта, нашего дорогого Осипа Наумовича Абдулова…

Не удивляться нам больше его жизненной неистощимости, бурному темпераменту и брызжущему юмору.

Не услышать нам больше зычного рьяного рассказчика, не смеяться над подслушанным им в жизни товарищей гиперболизированным до карикатуры и все же жизненно правдивым — достоверным, как сам объект, давший повод к рассказу…

Сколько смеху дал бы людям своим сочным юмором этот веселый человек, который бы радостью залил зал, собери он свои силы в одно и на одно… а он все бежал, бежал…

Куда?

Схватить бы его за руку, задержать — «не беги, остановись, направь разобщенное внимание на главное!»

Куда там!..

И вот нет его…

И горе, и злость охватывают сердце…

1/VII

КИЕВ

«ОТЕЛЛО»

По традиции, гастроли открываем этим спектаклем.

Спектакль принят хорошо. Кое-кто говорит, что тихо разговариваем, иногда плохо слышно и меня. Учтем. Хотя ужасно не хочется играть «громким голосом».

Сегодня вторую часть спектакля играл не в шароварах, а в сапогах, в брюках под сапоги и в рубашке. Что-то надоел мне экзотический костюм и стал мне мешать. Он не выражает того, что я играю. Попробовал скомбинировать костюм, конечно, не ахти, но самочувствие вернее. Думаю, так будет лучше. Надо дотянуть костюм, и все будет на пользу. Иное самочувствие, и оно больше меня греет.

Интерес к театру «налицо». Билетов нет. Как-то зрители найдут спектакль? Состояние театра заставляет желать много лучшего. Разве только ответственность, которую актеры всегда чувствуют, когда приезжают на новое место, спасет нас.

Да, ответственность!

Почему эта ответственность (у наших) возникает в новых условиях, на новом месте? Почему она сникает на своем месте?

Талант — это еще и умение быть ответственным, умение мобилизовать себя, включить свое внимание, силы, веру.

Талант должен включать в себя, как часть, и дисциплинированность — умение в «оо» включить свое «вдохновение»… Талант и профессионализм.

Талант и дилетантство?

Талант и вера и созидающее сомнение?

Вера и самомнение разъедающее?

В какой взаимной, трудной и переплетающейся связи находится все это?

Вера и скромность.

Скромность и изничтожение всех своих качеств — «ну, что я…», «где мне!»…

Вера и фанатизм.

Уверенность при незнании своих достоинств и недостатков.

Уверенность при знании своих недостатков.

Сомнение в недостатках.

Мне хочется видеть в мавре большую культуру его народа. Я ее чувствую в языке и образах, которыми он пользуется, в тех сопоставлениях, к которым он прибегает.

К содержанию — нужна форма. Тем более, что искусство — это форма и умение ее передать, найдя ее.

Всегда играли Отелло в возрасте. Думаю, что это оттого, что актеры оказывались во всеоружии для этого образа, когда сами уже не могли быть на сцене молодыми.

Дездемоне — лет 17–18.

Если Отелло 45, то и тогда он в 2 1/ 2раза старше ее.

А потом большая разница в летах между Дездемоной и Отелло — мне кажется, не очень приятна для зрителя.

Так что делать пока возможно и сколько возможно моложе.

Это не милый, много переживший старичок, ищущий на груди девушки покоя, а муж, ни разу не ощутивший вопроса о несоответствии возрастов и ни разу не приревновавший Кассио за его красоту или молодость.

Да, играл третий, четвертый, пятый акты в сапогах и шароварах. Надоели туфли и длинные штаны. Показалось, что я ошибся, согласившись с художником…

Так и оказалось.

В этом виде чувствовал себя более военным, собранным.

Любопытно, что ни одно старое движение уже не вязалось с этим новым внешним видом и мешало ему. Сначала было неудобно, непривычно, отвлекало, требовало специального на себя внимания (играл в костюме, не репетируя), потом, привыкнув, получил удовольствие. Стало ясно, что первый вариант костюма — ошибка.