Николай Мордвинов - Дневники

Странный, из ряда вон выходящий образ.

Таково же должно быть отношение к нему окружающих. Вообще без «чертовщинки» нет лермонтовского «Маскарада».

Тема — бунт против установившихся подлых, лицемерных отношений, масок. Маски — не люди, маски — не чувство, маски — не страсти…

Нина не жертва слепой арбенинской ревности (он тоже долго, упорно и мучительно борется за свою любовь и «веру» в людей). Она и не жертва яда, она жертва обстановки.

Роль меня поглощает целиком. Я чувствую себя Арбениным и со второй половины спектакля настолько обреченным и проклятым судьбой, что и после спектакля долго не могу отделаться от ощущения несчастья, нависшего надо мною.

Сегодня во многом оживился материал, так что тема «обмана» получила конкретное звучение, и мне было очень тяжело.

Ю.А. хвалил кивком головы: «Давай, давай…»

1/VIII

СВЕРДЛОВСК

Из Москвы приехал Стрельцов.

«Полярный круг» [412] «Полярный круг» — пьеса И. В. Штока. Постановка ее на сцене Театра имени Моссовета не состоялась. предложено отложить. Сказали, что усилия театра переакцентировать тему и сгладить шероховатости видны, но тема-то ведь американская! Не то время…

Итак, еще одна морская тема у меня слетела. А жаль, роль-то намечалась для меня по-новому, и в театре такое не играли…

Здорово мне начинает везти в деле…

3/VIII

Читка пьесы «Огненный мост» [413] «Огненный мост» — пьеса Б. С. Ромашова. .

Вся труппа, за исключением Шапса (он постановщик), против. Пьеса дублирует и «Шторм» и «Сомова». Возобновление пьес, которые в революционное время имели успех, сейчас интереса не вызывает, кроме разве «Яровой».

А эта берет из людской толпы какую-то мелочишку. В пьесах, идущих у нас, люди крупнее, интереснее, типичнее, художественнее.

Через год страна будет праздновать 40-летие. Надо с полной ответственностью и вдохновением подготовиться к дате, а не отписываться, как сейчас.

Мы упустили «Тихий Дон», «Поднятую целину», очевидно, упустим «Яровую». «Дон» решил ставить Охлопков [414] «Тихий Дон» М. А. Шолохова. Постановка не была осуществлена. — дай ему бог здоровья и сил…

«Яровую» возьмут Аки [415] «Аки» — то есть академические театры. Театр имени Моссовета в это время еще не имел звания академического. . «Мост» у нас обсуждается в третий раз, и обсуждается он в то время, когда заведомо известно, что у нас не позаботились о репертуаре.

Выступление мое было поддержано долгими и горячими аплодисментами. Видимо, у всех накипело.

Вечер. Вызвал на разговор Ю.А.

Какой-то он… одинокий, неприкаянный…

На Журавли он ехать не хочет [416] Речь идет о переезде Театра имени Моссовета в помещение на площади Журавлева (здесь ныне находится Телевизионный театр), где театр работал до постройки (в 1960) нового здания в летнем саду «Аквариум». .

«Так я и заявил, что не поеду, и что со мной уйдет группа товарищей из театра, я подразумевал вас. Мне ничего не надо, лишь бы дали помещение. Я чувствую, что я что-то могу сделать. Мне нужны условия. Я могу. Я должен».

— Ужель вы хотите взять этот рубеж «Огненным мостом»? За месяц работы?..

— Говорят, ты очень хорошо работал над «Полярным кругом» и очень помог Шапсу? — И начал говорить о Шапсе и Штоке. […] Но и тут не предложил мне режиссуру… Теперь ты без работы. Выбирай, что хочешь, «и будешь ставить. Ты думаешь, что надо ставить «Ричарда»? А может быть, «Живой труп»?

— Я никогда не думал о Феде. А как же Плятт?

— Я ему никогда не обещал Федю. Мне нужен человек воли и силы.

— Для Протасова?

— Протасов — это сила протеста. Философия Толстого не о слабых и не для слабых.

— Вы давно читали пьесу? По мне, с большой натяжкой еще можно снискать некоторую симпатию к образу, если Федя будет слабым человеком, иначе он подлец.

— Почитай, а я прочту «Ричарда».

— А не «Укрощение»?

Дальше разговор об «Укрощении».

— А на какой один спектакль ты бы пошел: на «Живой труп» или на «Ричарда»?

— На первый, если бы играл Моисси, на второй — играй Ричарда Сальвини… Что-то не понимаю себя в Федоре… Я видел Симонова… видел отрывок с Берсеневым… Не знаю, что сказать. Работать хорошую роль, хотя и неподходящую, увлекательно, но… не знаю.

— Почитай, — сказал он, поднимаясь и давая понять, что разговор окончен.

4/VIII

«ОТЕЛЛО»

Хорошо разработал сегодня монолог к Дездемоне и Лодовико. «И даже плакать»… — на издевке. Потом посмотрел на нее, чтобы сказать то же, и вдруг… увидел ее мертвое лицо, и, растерявшись, поникшим голосом повторяет… «плакать».

Опять к Лодовико с прежним настроением:

«Она послушна, синьор… Послушна очень…» к ней с тем же, что и к Лодовико, но опять при виде ее сник, и с задачей обидеть, а сам терзается, и тихим, мучительным полушепотом, чуть не в слезах от безмерного страдания и любви к ней:

«Продолжайте плакать…»

Жаль, оба Яго не доигрывают сцену с Кассио, когда по секрету, шепотом, говорят, адресуясь к Бианке, а подразумевая, что к Дездемоне.

Весь текст они говорят почти одинаково громко, и поэтому нет той роковой и страшной ошибки, которая происходит на глазах у всех.

Как и Кассио, не подает фразу: «Она в меня влюбилась». А это страшное признание для Отелло.

6/VIII

«МАСКАРАД»

Находка: отстающая нога, чуть волочится носком по полу, полусогнутые колени.

11/VIII

«ОТЕЛЛО»

[…] чувство к Дездемоне освещено глубокой любовью к жизни, справедливости, свету.

Оно не было расщеплено анализом, не было омрачено скепсисом…

…Она — страсть, которой нет предела, она — то святое, ради чего идут на смерть.

Живи он долго-долго, через всю жизнь он пронес бы образ милой. Все дела были бы освящены ее именем. Она вдохновляла бы на подвиг, она решала бы судьбу сражений, удесятеряла бы его силы, талант, мужество, смелость, дерзость; потому что она — одна, единственная, неповторимая, незабвенная, незаменимая.

…И в последние секунды жизни, с перерезанным горлом и доброй, белой, милой рукой, заботливо и сострадательно прикрывающей страшную рану, он думает о ней, любит ее, благодарит ее за счастье, что не обманула она его мечты, благословляет мир за то, что он — прекрасен, создав эту прекрасную любовь.

15/VIII

«ОТЕЛЛО»

«Моей жене»… (сенат) — серьезно. Это дорогое слово. Это сокровище, которого я недостоин, это священное слово, а у меня это место стало облачаться радостной улыбкой.

«Сенаторы, всевластная привычка Войны стальное, каменное ложе В пуховую постель мне превратила», не привычка войны, а всесильная привычка.

«Доблестный Отелло…» — слова Дездемоны об Отелло в сенате — гимн душе Отелло.

Он не принадлежит себе, он, как крестоносец: у него идеал — правда, наивное, но величественное мировоззрение.