Николай Мордвинов - Дневники

В Дике Даджене из пьесы Б. Шоу «Ученик дьявола» впервые открылась героико-лирическая природа дарования Мордвинова. Красивый, стройный, подвижный, умный и саркастический его герой был борцом за справедливость, истинным сыном природы. Мордвиновский Дик Даджен был живой, вольнолюбивый и неуемный характер, захватывающий своей непосредственностью, мужеством, душевной щедростью, чистотой. Мордвинов оказался подготовленным артистически и физически к этой роли: упорная жестокая работа над собой, над своим телом, движением, жестом дала результаты. Дик Мордвинова был атлетически прекрасен, ловок, силен, стремителен; его повадки и его великолепный голос, над которым актер не переставал работать всю жизнь, артистическая смелость и своеволие восхитили москвичей. «Ученик дьявола» утвердил Мордвинова ведущим актером студии. И вдруг — полная неожиданность: Мордвинов — Мурзавецкий. Назначение на роль казалось неоправданным; я решился на эксперимент, хотел проверить в Мордвинове возможности характерного актера. Долго ни я, ни Мордвинов не понимали, какой же возникнет Мурзавецкий из Мордвинова? Я старался уловить в его сумбурных поисках характерности его самого — где же он, в чем его понимание зерна роли, и однажды, что-то подметив, загримировал его таким, каким он вдруг почудился мне. Когда Мордвинов увидел себя в зеркале — длинноносого, с висячими усами и горестно глупо вздернутыми бровями, — он сразу все понял. С этой минуты роль у него пошла — эксперимент удался. Мордвинов доказал, что он настоящий артист, способный к острому перевоплощению, к смелой форме, что он прекрасно чувствует комедию.

Ролью поручика Ярового Мордвинов начал ростовский период своего творчества. Конечно, Яровой был родственником Соболевского. Но Соболевский был сдержан, внешне спокоен — его страсть была глубоко запрятана под маской равнодушия, вкрадчивой, кошачьей лени и самообладания. Яровой же был весь взволнован, вздыблен, яростен, нетерпим, почти безумен.

Мне вспоминается шекспировский Петруччо из «Укрощения строптивой» с его необыкновенной бравурной жизнерадостностью, великолепным размахом мечтаний, бурной поэтической приподнятостью. А рядом — большевик-подпольщик Ваграм из драмы Леонида Первомайского «Ваграмова ночь», инженер Тигран из одноименной пьесы Ф. Готьяна…

Мордвинов создал характеры совершенно разные по психологическому складу, его герои были разного возраста и времени, но одинаково цельные, крупные, волевые, настоящие народные герои — герои советской действительности.

Каким обаянием, какой заразительной нежностью, юмором и кипучей живостью наделил Мордвинов Тиграна. Конечно, это он сам — это его, мордвиновская нежность в высоком боготворении любимой, это его буйный гнев, когда он встречается с неодолимой тупостью и глупостью, это его яростное отчаянье, когда он понимает, что бессилен спасти, удержать уходящую из жизни. Это его наивный, почти детский, захлебывающийся от восторга юмор. И это ему, конечно же ему, Мордвинову, принадлежали вдруг возникшая тишина и мудрость, когда Тигран стоял один на один, лицом к лицу с природой. Его, но и не его, потому что все это взято в том необычном ракурсе, в той чрезмерной степени напряжения, которые ему почудились в Тигране. И так всегда, в каждой роли — это он сам со своими свойствами, но развитыми или погашенными. Органично — по-своему, всем существом — играл Мордвинов каждую роль, искал себя в роли и роль в себе. При всем многообразии типов, созданных Мордвиновым, они поражают одним свойством — художественной законченностью (при минимуме внешних эффектов), артистической смелостью внутреннего перевоплощения. В каждой следующей роли Мордвинов умел сделать открытие, отказаться от уже найденного. С годами расширялся диапазон психологического искусства актера и его мастерства, все отчетливее вырисовывалась внутренняя тема его творчества, роднившая самых разных его героев.

В своем самом общем значении то была тема человеческой красоты, оптимистическая тема великих сил, заключенных в душе человека, природного его благородства и жизнелюбия, свойственных ему романтических мечтаний и активного стремления к их осуществлению. То была поэтическая тема духовного максимализма, единства человека с окружающей его природой, частью которой он сам является, в которой он черпает силу, находит поддержку и помощь в реализации самых фантастических, несбыточных, казалось бы, своих планов.

Мордвинов развивал эту свою тему в образах комических и драматических и делал это с огромной естественностью, ибо этот основной мотив его творчества органически рождался в глубинах его натуры, лежал в самой основе его человеческой личности, возникал в его совершенно особом поэтическом видении мира. Человечище огромного обаяния и щедрой душевности. Однолюб в высоком смысле слова, бесконечно влюбленный в природу, во все, что украшает и населяет землю. Неутомимый путешественник, исколесивший буквально всю страну, страстный рыбак, умевший слушать шум реки, понимавший голоса леса, способный видеть в природе то, что далеко не всякому дано в ней увидеть, Мордвинов в самом себе нес эту главную тему своего творчества. Он сам был ее идеальным воплощением. Он хотел «выйти на сцену, обнять зрительный зал и смеяться с ним и плакать» (пришло время вспомнить эти слова). Этим ощущением и жили и покоряли зал его трагические и комические герои.

Мордвинов сумел сделать своего Петруччо человеком языческого вкуса к жизни, опоэтизировал его предприимчивость и энергию, открыл в нем животворное творческое начало, воспел радость существования на земле. Ту же самую тему, но только в ироническом ключе, он развил в кавалере Рипафратте.

Героем гольдониевской «Трактирщицы» Мордвинов и любовался и его высмеивал. То была сама непосредственность, само жизнелюбие, само веселье. Мордвиновский кавалер хохотал во все горло, ел грозди винограда прямо с куста, с чувством собственного превосходства издевался над влюбленными мужчинами — этот глуповатый, но обаятельный, добрый малый наслаждался жизнью, ею упивался. А когда любовная гроза разразилась и над его воинственно лохматой и буйной головой, какие противоречивые чувства разбушевались в нем! Ярость сменялась мольбами — кавалер, по удачному выражению критика, «то свирепел, как бык, то ворковал, как голубь». И буффонные преувеличения, резкие — хочется сказать «масляные» — краски, избранные на этот раз актером, воспринимались зрителем, как жизненно правдивые и несущие в себе оценку героя, проявления его цельной, яркой, но примитивной натуры. Передо мной проходят, толпясь, споря друг с другом, герои Мордвинова, такие разные, что поражаешься, внимательно и придирчиво оглядывая их сегодня, сколько же разнообразия, сколько богатства было заключено в Мордвинове, какая наблюдательность, какое мастерство были ему свойственны.