Николай Мордвинов - Дневники

Нет больше этих милых, ласковых детских, по-детски неповторимых прекрасных лапок, что на ночь скажут обняв:

— Папука, покойной ночи, папука, покойной ночи… И так до тех пор, пока усталые веки не скроют милых синих глазок и усталый голосишко моей звездочки не скажет, запинаясь: по-це-ло-вать…

Моя родная крошка, что ты наделала?

Последние слова:

— Ой, головушка болит!.. Кому-нибудь на ручки!

Не хотела обидеть ни того, ни другого… Прикованные к тебе отец и мать и день и ночь посменно и вместе… Кончались съемки… к тебе…

Потом закатились глазоньки, перекосило ротик, начались судороги и… прощай моя умная, чудная белокурая головка…

Реву, но хочу записать все, что помню, хоть это оставить на память… Судорога нам уже не вернула ни одного словечка, лишь слабое движение ручек на просьбу «обними», видно, что и в бессознании ты хотела успокоить любимых…

Туберкулезный менингит…

Какое страшное и безысходное сочетание слов…

Нигде не забыться… На съемках, дома, на улице… все полно тобою…

Чижик ты мой! Щебетун ты мой дорогой!

— Папочка, ты мне не пой песенок и сказочек не рассказывай, ты мне скажи, отчего ноготки растут.

— Лапонька моя, перестанет болеть головка — все расскажу…

— Нет, ты сейчас расскажи. А из чего они?

Обнял ее и заревел беззвучно…

— Папочка, ты плачешь?

— Нет, смеюсь я, детка…

— А чего смеешься?

— Да вспомнил смешное, деточка моя…

— Что ты вспомнил?

— Как ты смеялась…

Боже мой, что в этой головке делается! Какая идет борьба? Семнадцать дней боролась, не поддавалась болезни. Говорила мало.

— Какая идет борьба?

— Где идет борьба, мамочка, в Москве?

— В Москве, детка!

— А как же дядя Ваня? Позови его сюда. Я хочу его видеть. Ему трудно…

Профессор сказал в прошлый раз:

— Тебе, моя дорогая, не четыре года восемь месяцев, а восемь лет, четыре месяца…

8 мая…

Была страшная гроза, молнии сверкали сильно, гром гремел свирепо… молния рвала небо на части, дождь хлестал, как из ведра.

Дали хлоргидрат… Судороги быстро покинули вместе с жизнью…

В 9 часов 30 минут вечера тебя не стало…

Первая ночь судорог в грозе.

Последняя — в грозе.

А зелень буйная…

А весна властно выпирала из земли жизнь.

Лишь нашу жизнь, всю в тебе сосредоточенную, наш милый ребенок, она непреодолимо тянула к себе.

За что такое проклятье?

Что мы сделали такого?

А тем более, что сделала ты, чтобы так расстаться с жизнью, с нами, мученица…

Знаю…

Всем существом понимаю, сколько смертей приносит с собой каждый новый день.

Один Ленинград ежедневно уносит до 15 тысяч голодных.

Знаю, сколько слез льется ежедневно, ежечасно, какое огромное горе постигло мир, какие судороги сотрясают землю, все знаю…

Вида никому не показываю. Улыбаюсь даже.

Много работаю. Снимаюсь, как и тогда, когда после ночных съемок дежурил у тебя, сменив маму…

25/V

«НАДЕЖДА ДУРОВА»

Театр приехал в Алма-Ату. Сегодня первый спектакль.

Зал переполнен. Местный театр увез с собою все, на сцене пусто. Рабочих нет, мягких вещей нет, мебели нет… Тоже обычная история.

В зале правительство, киноработники и часть рядовых людей, не именитых. Спектакль принимался, как обычно он принимался. И как всегда, большинство пожимало в недоумении плечами по поводу выбора пьесы. Пьеса правильная, но неинтересная.

Смешно, но отмечают Клименко [130] Имеется в виду спектакль «Надежда Дурова», в котором роль есаула Андрея Клименко исполнял Н. Д. Мордовинов. . «Из ничего создает глубокий образ», — сказал Эйзенштейн. И поставил меня лучшим исполнителем в спектакле.

Хоть и приятно, но преувеличено, и роль от этого не стала мне приятнее, желаннее, и несмотря на то, что зритель в общем одобряет исполнение, в рецензии места для меня не найдется.

28/V

…Не хочу играть,

не хочу.

Пусто.

Что-то основное в душе пустое.

Не хочу.

Что мне делать?

Как трус, бегаю от мысли… не в силах прийти ни к какому выводу.

Сознаюсь… малодушно прячусь в кусты, лишь бы не думать.

Не понимаю ничего. Все в тумане. И сцена в тумане. Не в состоянии думать. Устал, измучился, изодрался в клочья.

28/V

«ТРАКТИРЩИЦА»

А играть-то я отвык.

Не хватает голоса. Устаю. Нового ничего не нашел. Играл сегодня по проторенному.

Возбуждение прошло. Волнения первого спектакля позади.

Все чаще посещают неподходящие мысли на сцене. Нехорошие мысли.

Не надо.

Не надо.

Нужно брать себя в руки, иначе… Иного выхода нет.

Но все равно не додумывается. Все равно не оправдаешь никак, никак.

9/VI

«ТРАКТИРЩИЦА»

Еле-еле разыгрался… Зал не поддерживает, у самого не получается.

Как страус, прячу голову… некуда, не получается.

«—…Спектакль тянуть надо к Кавалеру… Ждешь его, волнуешься им. Замечательное решение. Замечательное воплощение этого решения. Надо обдумать последний выход. Растерзанный — хорошо, но вата и тряпки при этом не хорошо, не на уровне всего исполнения. Получил настоящее наслаждение, какого не получал давно. Пишу пьесы театру. Вы мне много сказали ролью о себе нового. Много намекнули», — сказал Зощенко.

11/VI

«НАДЕЖДА ДУРОВА»

До чего же плохая пьеса! До чего же нелепые положения.

На минуту вспыхнешь и опять потух. Да и роль не способствует длительному вживанию.

Люшенька не дает покоя. Ни минуты без дела! Иначе нет спасенья. Гнетет невозвратимая потеря. Зияющая в сердце пустота не восполняется.

12/VI

Говорил с Ю.А.

Собрался наконец…

Говорит, что тоскует без актеров. Ничего не может делать. Просит вернуться в театр. Обещает создать все условия. Настаивает на Дундиче. Хочет возобновить «Укрощение строптивой» и «Отелло»:

«Горжусь, что вырастил тебя. Хочу делать дальше. Пойми, пора прекратить недоверие друг к другу. Пойми, что больше, чем я, никто тебя любить не будет. Не в состоянии. Я знаю тебя. Люблю твой огромный талант. Хочу укрупнять его дальше…» и проч. и т. д.

Самому мне надоел этот кавардак, что именуется киностудией. Все не настоящее… Искусством занимаются так мало, что стыдно. А те, кто занимаются, делают это так келейно и у себя по квартирам, что тонут в общем хоре…

Для искусства нужны иные люди, обстоятельства и формы. Нужно выгнать поганой метлой всех пристроившихся…

А с другой стороны, сколько же можно быть студийным театром, со студийными привычками.

14/VI

Вчера был просмотр всего снятого материала по «Котовскому». Смотрел худсовет, партком и группа.

В общем материал понравился и принят.

Бранили за замедленные темпы, плохую организацию труда. В кадре — за переигранность, за то, что кадр не разработан, очевидно, за то, что я называю «спазматическим языком». И действительно, очень часто за темпом, метражом и разными «новшествами» мы не пользуем разное место действия, дробность эпизодов и уходим от главного, сущности, осмысленности.