Джек Мэтлок - Смерть империи

Трудно поверить, что Горбачев не знал об этой деятельности КГБ.

Пока формировалась оппозиция Горбачевской партийной машине, новости из области экономики оставались однообразно безрадостными. Усиливалась нехватка всего, начало падать производство, росла преступность. Считалось, что перестройка приведет к лучшей жизни, но люди жили хуже и мало надеялись на то, что провозглашаемые перемены улучшат их жизнь.

На деле при всех разговорах о новой политике и новых подходах бюрократы сопротивлялись всякой значимой перемене именно тогда, когда недостатки стало невозможно скрывать. Получив более точную информацию о жизни за рубежом, люди перестали бояться говорить, и, чем больше язв вскрывала пресса, тем большее недовольство выражала общественность.

В Москве проблемы экономики обсуждались бесконечно, и, вслушиваясь только в официальные речи, можно было прийти к выводу, что в управлении промышленностью совершается революция. Однако поездка в провинцию и несколько бесед с директорами обнаружили, что меняется не так уж много.

В Сибири и на советском Дальнем Востоке я расспрашивал нескольких директоров о государственных заказах и о том, как они пользуются свободой выходить на рынок с частью своей продукции. В каждом случае на долю госзаказов приходилось 90 процентов продукции, если не больше.

Директор крупного рыболовного предприятия на Сахалине заявил, что, будь его воля, он перевел бы на госзаказ все производство. Его право продавать 10 процентов продукции на рынке не имело для него смысла, потому что не существовало открытого рынка на товары, которые ему было необходимо закупать. Получить горючее и запчасти для своего рыболовецкого флота он мог только заполучив госзаказы. А потому ему пришлось сократить производство на 10 процентов,

Директор шерстяной фабрики в Улан—Уде с гордостью говорила мне, что у ее предприятия 100–процентный госзаказ и она будет все делать чтобы так и оставалось, поскольку иначе, без госплановского распределения, ей не найти ни шерсти, ни горючего, ни запчастей.

Ясно, что смена названия; планового пуска продукции на госзаказ — ничего не изменила по сути. Директора промышленных предприятий, хоть и избавились до некоторой степени от мелочной опеки местных партийных чиновников, все же как были, так и оставались зависимыми от Госплана и своих министерств. Однако система» подвергавшаяся нападкам и нуждавшаяся в постоянном латании дыр, работала еще хуже, чем прежде.

С 1987 года Горбачев стал приравнивать перестройку к революции, и в области политической предложенные им перемены имели заряд революционности. А вот его намерения в экономике были путанными: он настойчиво призывал к радикальным реформам, но никак не наполнял свои призывы реальным содержанием.

Премьер–министр Рыжков, убежденный сторонник постепенности, нес основную ответственность за осуществление экономической реформы. Он признавал нужность перемен и особенно необходимость перехода производства от военного к гражданскому, но считал, что сделать это можно постепенно и директивами сверху, дабы не задушить старую систему прежде, чем будет создана новая, и не понимал, что не будет никакой новой системы, пока старая остается в неприкосновенности и мешает ей.

На протяжении всего 1989 года отношения между Горбачевым и Рыжковым были натянутыми, но оба старались скрывать свои разногласия от глаз общественности. Рыжков, хотя и не разделял идеологического неистовства Лигачева, тем не менее все чаще блокировался с ним по экономическим вопросам, в то время как Горбачев настаивал на более скорых переменах, Никто из них, впрочем, не предложил программу, способную развернуть экономику, на что настойчиво указывали реформаторы из Межрегиональной депутатской группы.

Я бы сказал, перестройка началась по–настоящему, пошла с 1989 года, когда мы реально развернули процессы и по изменению нашей экономики и но изменению политической системы.

Михаил Горбачев, январь 1990 г.

Принципиально не приемлемы идеи федерализма в постороении КПСС.

Центральный Комитет КПСС, заявление, 20 сентября 1989 г.

В 1989 голу, возвратившись в Москву после обычного ежегодного отдыха в Крыму, Горбачев столкнулся с небывалым комплексом проблем. Отношения с внешним миром улучшались, но это было единственное светлое пятно на мрачной в целом картине. Экономика продолжала разваливаться, порождая все больший дефицит товаров, длинные очереди и отчаяние покупателей. Значительная часть депутатов нового парламента взяла курс на оппозицию партии и правительству Прибалтийские политики заговорили об отделении, и во многих других республиках националисты набирали силу. Восточная Европа вынашивала реформы, и в Москве не были уверены, что Варшавский Договор переживет грядущие перемены. Перед лицом всех этих невзгод Коммунистическая партия выказывала несомненные признаки обеспокоенности. Фракции, все еще запрещенные партийным уставом, были очевидны, как и тот факт, что все большее число руководящих партработников подвергали сомнению курс, определенный генеральным секретарем.

Самого пристального и неотложного внимания заслуживали норовистые националисты. На деле, большую часть своего отпуска Горбачев провел в размышлениях о них.

В течение нескольких лет то и дело возникали слухи о созыве пленума Центрального Комитета партии для решения «национального вопроса». Проблемы множились, и в 1988 году, впервые за последние десятилетия, в партийных документах стало признаваться их наличие, однако предлагавшиеся решения выглядели настолько уклончивыми и противоречивыми, что пленум откладывался, откладывался и вновь откладывался.

К осени 1989 года стало ясно, что события далеко обогнали партию. Коммунистической партии, если она собиралась сохранить какое–то влияние на развитие ситуации, следовало принять ряд основательнейших решений. 19 сентября долгожданный «национальный пленум», которому предстояло разобраться в проблеме, наконец–то был созван.

Результаты не порадовали никого.

Пространный документ, принятый пленумом, признавал серьезные упущения в обращении с этническими группами и призывал к «обновленной федерации». В то же время в нем подчеркнуто отвергалась идея изменить структуру партии, чтобы обеспечить подлинную федерацию.

Есть немецкая поговорка, которую примерно можно перевести так; «Сказавши «А», говори следом «Б». Мне она вспомнилась, когда я читал проект национальной политики, утвержденный пленумом. Мне показалось, что Центральному Комитету удалось произнести «А», а вот «Б» он подавился. И вместо этого пустился туманно рассуждать, что должны где–то быть некие «А-прим», какими можно было бы завершить алфавит.