Черубина де Габриак - Исповедь

Этой ночью — все надежды
Ты сожги дотла!
Утром — рваные одежды,
В очаге — зола…

Вместо белых коней — мыши,
Мокрый, серый лес…
Но сейчас — не надо, тише!
Близок час чудес!

Крест на белом перекрестке
Сказочных дорог…
Рассыпает иней блестки
У Христовых ног.

Смотрит ласково Распятый
На сугроб, где белый пан
Лижет, грустный и лохматый,
Язвы Божьих ран.

Тихо звезды горят. Все уснуло в снегу.
Спят деревья в одежде блестящей,
В этот вечер тебя я забыть не могу
И полна я тоскою щемящей.

Не осталося грез, мне создавших весну,
Они вместе с тобою далеко,
Ты ушла, меня в горе оставив одну,
Но в душе к тебе нету упрека.

Только сердце мне давит, как камень, печаль,
И давно я тоскою томима,
Мне весны устаревшей мучительно жаль,
Жаль мне счастья, прошедшего мимо.

И в окно заглянул бледный луч серебра,
Спят деревья в блестящем уборе…
Позови же меня, дорогая сестра,
Мне одной непосильное горе.

Она ступает без усилья,
Она неслышна, как гроза,
У ней серебряные крылья
И темно-серые глаза.

Ее любовь неотвратима,
В ее касаньях свежесть сна,
И, проходя с другими мимо,
Меня отметила она.

Не преступлю и не забуду.
Я буду неотступно ждать,
Чтоб смерти, радостному чуду,
Цветы сладчайшие отдать.

Дымом в сердце расстелется ладан,
и вручили мне обруча два.
Ах, пока я жива
будет ли запрет их мной разгадан.

Обручем одним из двух старинным
я сковала левой кисть руки.
Темные венки
суждены избранным, но безвинным.

Обруч мой серебряный, зловещий, —
мой второй, запретный — дам ему…
Скоро ли пойму,
был ли ему слышан голос вещий.

Близок ли тот день, когда мы снова
наши обручи звено в звено замкнем.
И когда огнем
напишу я радостное слово.

Увеличились у Лили шансы
В Академии поэтической.
Ах, ведь раньше мечтой экзотической
Наполнял Гумилев свои стансы.

Но мелодьей теперь эротичной
Зазвучали немецки романсы, —
Ах, нашел он ее симпатичной.
И она оценила Ганса.

Не боясь, он танцует на кратере,
Посылает он ей телеграммы!
«Уезжайте ко мне Вы от матери!»
А у матери в сердце драмы.

Напоив ее «белой сиренью»,
Он пророчит ей яркую славу.
Двадцать галстухов падают тенью.
«Уезжаю сегодня в Митаву».

Закрыли путь к некошенным лугам
Темничные, незыблемые стены;
Не видеть мне морских опалов пены,
Не мять полей моим больным ногам.

За окнами не слышать птичий гам,
Как мелкий дождь все дни без перемены,
Моя душа израненной гиены
Тоскует по нездешним вечерам.

По вечерам, когда поет Жар-птица
Сиянием весь воздух распаля,
Когда душа от счастия томится,

Когда во мгле сквозь темные поля,
Как дикая степная кобылица,
От радости вздыхает вся земля…

В глубоких бороздах ладони
Читаю жизни письмена:
В них путь к Мистической Короне
И плоти мертвой глубина.

В кольце зловещего Сатурна
С моей судьбой сплелась любовь…
Какой уронит жребий урна,
Какой стрелой зажжется кровь.

Падет ли алою росою,
Земным огнем спалив уста.
Иль ляжет белой полосою
Под знаком Розы и Креста.

Она задумалась. За парусом фелуки
Следят ее глаза сквозь завесы ресниц.
И подняты наверх сверкающие руки,
Как крылья легких птиц.

Она пришла из моря, где кораллы
Раскинулись на дне, как пламя от костра.
И губы у нее так влажно алы,
И пеною морской пропитана чадра.

И цвет ее одежд синее цвета моря,
В ее чертах сокрыт его глубин родник.
Она сейчас уйдет, волнам мечтою вторя,
Она пришла на миг.

Сияли облака оттенков роз и чая,
Спустилась мягко шаль с усталого плеча
На влажный шелк травы, склонившись у ключа,
Всю нить моей мечты до боли истончая.

Читала я одна, часов не замечая.
А солнце пламенем последнего луча
Огнисто-яркий сноп рубинов расточа,
Спускалось, заревом осенний день венчая.

И пела нежные и тонкие слова
Мне снова каждая поблекшая страница,
В тумане вечера воссоздавались лица

Тех, чьих венков уж нет, но чья любовь жива…
И для меня одной звучали в старом парке
Сонеты строгие Ронсара и Петрарки.

Парк исполнен лени,
уронили тени
белые сирени
в бреду.

На скамье из дерна
жду тебя покорно.
Пруд дробит узорно
звезду…

Долго ждать не ново,
ты не сдержишь слова…
Все же завтра снова
приду.

Ах, лик вернейшего из рыцарей Амура
Не создали мне ни певцы Прованса,
Ни Франции бароны,
И голос трубадура
Не рассказал в мелодии романса
Кто Бога стрел всех строже чтил законы,
Кто знал любви уклоны.

Ах, все почти грешили перед Богом,
Прося его о многом,
Ища наград своей любви за что-то…

Но был один — он, страстью пламенея,
Сам создал сновиденья,
Он никогда не ведал искушенья.

И лик любви — есть образ Дон Кихота,
И лик мечты — есть образ Дульцинеи.

Есть два креста, то два креста печали,
Из семигранных горных хрусталей.
Один из них и ярче и алей,
А на другом лучи алеть устали.

Один из них в оправе темной стали,
И в серебре другой. О, если можешь, слей
Два голоса в душе твоих смелей,
Пока еще они не отзвучали.

Пусть бледные лучи приимут страсть,
И алый блеск коснется белых лилий,
Пусть на пути твоем не будет вех.

Когда берем, как тяжкий подвиг, грех,
Мы от него отымем этим власть,
Мы два креста в один чудесно слили.