Черубина де Габриак - Исповедь

Широкой лестницы… Ее во сне Иаков
взыскующей душой восторженно прозрел…
Но как мне угадать положенный предел?
И отчего мой путь с твоим неодинаков?

Весь в золоте и пурпуре твой сад
лежит внизу, как драгоценный камень.
Деревьев осени — благословенный пламень
и Божьим солнцем полный виноград.

Блаженны кроткие. Они приемлют землю,
с полынью горькою вдыхая сладость роз,
они сбирают сок взращенных лоз…
Но я такой земли для сердца не приемлю.

И слаще для него небесный терпкий мед
душевной глубины в ее обличьях жадных…
Я не вкушу от гроздей виноградных
доколе Царство Божье не придет.

В огне душа и с духом слита плоть —
в безмерности — не хочет поцелуя…
И ангелы запели: «Аллилуйя».
«Любовь», — сказал Господь.

Год прошел, промелькнул торопливо…
Много были вдвоем.
Подожди, мы поймем,
отчего мы на миг стали рядом,
и зачем на пути сиротливом
быть надо
минутам коротким
задержаться,
и образом четким
лечь в стихах…
И когда нам придется расстаться,
вспоминая об этих часах,
будем радостно мы улыбаться.
Только ты не забудь, —
как и я уж теперь не забуду, —
прикоснулись мы к чуду,
увидали мы путь, —
не забудь! Не забудь!
И к вершине поднимешься скоро.
Помнишь белые своды собора?
На амвоне
Лик Пречистой на темной иконе,
и строго
к небу подняты тонкие руки,
а над Нею венком голубым
легкий дым?
Там зажгу я высокие свечи
в память светлых часов,
в память ласковых слов
и негаданной встречи
рука об руку здесь, у порога
разлуки.

Меч не опущен в руках Херувима,
сторожа райских ворот.
Божья обитель для грешных незрима,
сердце как лед.

Долгие ночи бессонного бденья…
Только никто не постиг
долгих ночей и тоски, и сомненья,
слезный, горячий родник…

Крепкой тоски нерушимы вериги…
В сердце — тяжелый обет.
Господи. В вечной незыблемой книге
сердце искало ответ…

Сердце ненужное, темное, злое,
знавшее боль от стыда.
Даже свеча пред святым аналоем
гасла всегда.

Что же случилось? Как белая стая,
в сердце раскрылись цветы…
Келья от света совсем золотая…
Господи, Господи — Ты.

Разве я снова Тобою любима?
Разве сомненья ушли?
Крылья Господни простерты незримо…
Меч огнецветный в руках Херувима
тихо коснулся земли.

И пришло оно в черном конверте,
на печати неровный сургуч…
Ты — Один, Ты велик, Ты могуч,
Ты сильнее обманчивой смерти.

Не давай ни открыть, ни прочесть.
Измени эти грустные строки,
Ты ведь знаешь, мы все одиноки, —
отврати эту скорбную весть.

Помнишь, помнишь ли дочь Иаира.
Вспомни чудо свое, улыбнись.
Ты сказал ей, коснувшись: «Проснись».
И она пробудилась для мира.

Ты не хочешь, не ведаешь зла.
Помоги нам не веровать смерти.
Распечатала. В черном конверте
только слово одно: «Умерла».

То было раньше, было прежде…
О, не зови души моей.
Она в разорванной одежде
стоит у запертых дверей.

Я знаю, знаю — двери рая,
они откроются живым…
Душа горела, не сгорая,
И вот теперь, полна до края
осенним холодом своим.

Мой милый друг! В тебе иное,
твоей души открылся взор;
она — как озеро лесное,
в ней небо, бледное от зноя
и звезд дробящийся узор.

Она — как первый сад Господний
благоухающий дождем…
Твоя душа моей свободней,
уже теперь, уже сегодня
она вернется в прежний дом.

А там она, внимая тайнам,
касаясь ризы Божества,
в своем молчанье неслучайно
и в трепете необычайном
услышит Божии слова.

Я буду ждать, я верить буду,
что там, где места смертным нет,
другие приобщатся чуду,
увидя негасимый свет.

Пускай душа в смятеньи снова…
Веленья духа ты твори…
Ведь до сих пор ты не готова,
Еще в тебе не стало слово
Преображенным изнутри,
Затем, чтоб радостно и молча
В нем светлом воссияла ночь.
Ты все в какой-то жажде волчей
Души не хочешь превозмочь.

Зачем она. Минуло пламя
Тревожны жадные уста,
А легкий дух, он вместе с нами
Глаголет вечными словами,
И глубина его чиста.
Кого зовешь? Врага ли, друга ль?
Стихии трепетной не тронь,
Пусть сам Господь раздует уголь,
Преображающий огонь.

Так величав и так спокоен
стоит в закате золотом
у Царских Врат небесный воин
с высоко поднятым щитом.

Под заунывные молитвы,
под легкий перезвон кадил
он грезит полем вечной битвы
и пораженьем темных сил.

В лице покой великой страсти…
Взлетя над бездной, замер конь…
А там внизу в звериной пасти
и тьма и пламенный огонь.

А там внизу мы оба рядом,
и это путь и твой и мой;
и мы следим тревожным взглядом
за огнедышащею тьмой.

А Он вверху, голубоглазый,
как солнце поднимает щит…
И от лучей небесных сразу
земная ненависть бежит…

Любовью в сладостном восторге
печальный путь преображен…
И на коне Святой Георгий,
и в сердце побежден дракон.

Два крыла на медном шлеме,
двусторонний меч.
А в груди такое бремя
несвершенных встреч.

Но земных свиданий сладость
потеряла власть, —
он избрал другую радость —
неземную страсть.

И закованный, железный
твердо он пошел
над кипящей черной бездной
всех страстей и зол.

Сам измерил все ступени,
не глядя назад,
он склонил свои колени
лишь у царских врат.

И венец небесных лилий
возложила та,
чьих едва касалась крылий
строгая мечта.

Но, склоняясь пред Мадонной,
вспомнил он на миг
в красной шапочке суконной
милый детский лик.

То — она еще ребенком.
Все сады в цвету.
Как она смеялась звонко,
встретясь на мосту.

Но в раю земных различий
стерты все черты.
Беатриче, Беатриче.
Как далеко ты.