Любовь Овсянникова - С историей на плечах

Кусты розы разрастались, правда, не так быстро, как желтая акация, но все равно за ними надо было ухаживать, вовремя подстригать. Мама требовала от отца, чтобы все оставалось так, как при ее родителях. Нехотя он это делал, а потом начал корчевать кусты. Когда мы построили новый дом, а старый продали с частью усадьбы, то бывшая пасека, о которой напоминал лишь один чудом уцелевший куст розы да неиспользуемый участок земли, достаточно утрамбованной, отошел новой хозяйке. А она расправилась с этим наследием с еще более прыткой безжалостностью, чем мой отец.

Отец вообще не любил землю, приусадебное хозяйство, не умел его вести, просто терялся перед ним. Он не знал, что делать со старым садом, как его поддерживать и обновлять. И все предоставил времени. Из всех домашних занятий с особым удовольствием только куховарил. Поэтому он вовсе не расстроился, когда вышел хрущевский указ о налогах на плодовые деревья и кустарники. Еще до того, как по дворам пошла инспекция с описями садов, он под сурдинку вырубил почти все деревья, показавшиеся ему лишними.

Со стороны властей это был очередной поход против народа. Еще можно было понять Сталина, если бы он это сделал для пополнения казны в тяжелое послевоенное время. Но нет, Сталин поднимал страну из руин без изымания денег у людей. Налог был введен Хрущевым, когда после войны прошло больше десяти лет и страна прочно встала на ноги. Позже хрущевские идеологи, отрабатывая свой хлеб, придумали отговорки, что непопулярные меры принимались исключительно ради "искоренения мелкобуржуазной психологии". Тогда не только обложили налогом плодовые деревья и домашнюю живность, но заодно ввели ограничения на торговлю на колхозных рынках.

О том проклятом времени хорошо написал поэт Владимир Фирсов в стихотворении «Сады», оглядываясь на него из благополучных годов брежневской эпохи:

Было ли так задумано или просто совпало, но наряду с этим Хрущев усиленно начал переселять людей из коммуналок в малогабаритные квартирки. Худо-бедно эти квартиры, безусловно, нужные многим людям, успокоили страсти и предотвратили взрыв негодования.

Но речь о нашем саде. Первыми нашими жертвами Хрущевской политики стали все четыре антоновки — как самые высокие, которые обрезать и опрыскивать было неудобно. Эти деревья являлись настоящими рассадниками гусеницы, она плодилась на них с неимоверным размахом и азартом. Оборонять их от ее туго сплетенных гнезд представлялось делом безуспешным при всех папиных стараниях. Да к тому же и плоды антоновки, крупные и ароматные, при малейшей червоточине сгнивали еще на ветках и опадали уже негодными. Полакомиться ими успевала только я. Какой резон был бороться за эти деревья, занимающие немало места в саду?

Затем сложила голову дичка с красными райскими яблочками. Они были хороши для варений, но варенье мама заготавливала редко, на компоты хватало плодов с других падалок, а на что-то другое райские яблочки не годились. Следом пошла густолистая роскошная, красивейшая груша с мелкими терпкими плодами. На самом деле она была культурным деревом, только это был зимний сорт, выведенный для производства цукатов и фруктовой сушки. Такая его узкая «специализация» не служила популярности сорта, за что бедное прекрасное дерево и пострадало. Заодно папа снес и деревца простых вишенок, сопровождавших эту грушу — уничтожил весь восхитительный островок почти первозданных зарослей в нашем саду, где в жару я любила полежать с книгой на старых одеялах. Эх, жаль мне его! Недолго я там роскошествовала, а помню всю жизнь.

Следующим порядком пострадала зимняя яблонька, росшая в палисаднике между двумя абрикосами. Была она молоденькой, неокрепшей и с неудавшейся судьбой — росла в слишком затененном месте, закрываемом и более разросшимися абрикосами, и живоплотом из желтой акации. Пожалуй, у нее и не было бы счастливого будущего, хотя она успела несколько раз принести плоды, которые мы бережно снимали, укладывали в солому и хранили почти до весны. Я бы ей все-таки дала шанс, но кто у меня спрашивал...

Пепенка погибла позже — на ее месте возвели новый дом. Прямо над местом, где она росла, оказалась моя спаленка. Я всегда чувствовала ее присутствие, и, казалось, яблонька была благодарна мне за это. Свою комнату я любила, любила сидеть за столом и писать дневник, читать, больше не отдавая предпочтение саду.

Еще одна яблоня, приносившая обильный урожай хрустящих краснобоких яблок зимнего сорта долго сопротивлялась… На новой усадьбе она оказалась посредине куриного дворика, и куры, облюбовавшие ее вместо дневного насеста, подавили в ней жизнь.

Яблоньке с крупными краснобокими яблоками, по словам мамы, позже всех посаженной в саду, пришлось нести вахту у крыльца нового дома — в месте трудном, как любая граница. И она бы еще жила, но не стало ее хозяев, а новым она оказалась не дорога.

Не найти слов, чтобы сложить оду моему саду, дорогому моему уголку, поднявшему меня и окрылившему, где в уединении читала я сказки и стихи, где мечтала и готовилась к будущему. Окутывал он меня собою, своим живым трепетом со всех сторон, словно сказочный Рай, обитель фруктов и наитий, и казалось, что защищена я им была от всех бед и обид, от всех невзгод и горестей. Конечно, лишь казалось, но как сейчас недостает той чудотворной иллюзии! Низкий поклон ему за старания насытить меня плодами, укрыть в тени, защитить от ветра, и благодарность великая за любовь к Родине, которой он наполнил мое сердце так, что хватит до последнего часа.