Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

Она заключает свое рассуждение о живописи словами: «Нужно, подобно Веласкесу, творить, как поэт, и мыслить, как мудрец».

Надо сказать, что как художественный критик, она значительно опережает в развитии себя же художника. Мысль о том, что в живописи главное — краски, а не чувство, и тем более не мысль, принадлежит уже будущему, а не прошлому, в котором она копается вместе со своими академическими учителями. Хотя картины Диего Веласкеса, на основании которых она приходит к этому заключению, картины художника его последнего периода, вполне академичны и укладываются в те схемы, которыми пользуется академизм Салона ее времени — это достаточно многофигурные и сложные композиции с вполне литературным сюжетом и простонародным бытовым оттенком.

В тот же день, когда она была в музее и делала копию с картины Веласкеса, произошло знаменательное событие; однако из-за ее небрежности или малоосведомленности оно не имело никаких последствий.

К ней подошли двое пожилых людей. Она была одета скромно, в черном и в мантилье, как все здешние женщины и видимо, поэтому, подошедшие господа засомневались.

— Вы ли m-lle Bashkirtseff? — поинтересовались они у художницы и, получив утвердительный ответ, представились. Один из них оказался богатым русским негоциантом Козьмой Терентьевичем Солдатёнковым, другой его секретарем и компаньоном по путешествию.

Козьма Терентьевич спросил Башкирцеву, продает ли она свои картины? Она имела глупость сказать, что нет.

Солдатёнков был крупнейшим русским книгоиздателем и владельцем картинной галереи, где были собраны картины русских художников, которые после его смерти в 1901 году по его завещанию были вместе с личной библиотекой переданы в Румянцевский музей. После революции его обширная коллекция русской живописи была распределена между Третьяковской галереей и Русским музеем, а также частично переданы и в другие музеи. В его коллекции были «Вирсавия» К. Брюллова, «Вдовушка» П. Федотова, «Проводы покойника» и «Чаепитие в Мытищах» В. Перова.

Вероятно, Башкирцева не знала, кто такой Солдатёнков, или просто растерялась, но так или иначе, ее работы не попали в его собрание. Однако, сам факт такого обращения известного мецената, собирателя русской живописи, свидетельствует о том, что долгожданная слава Марии Башкирцевой уже начиналась. В самом деле, слышать про юную художницу, случайно узнать, что она работает в музее и подойти с предложением купить работы — это ли не начало славы, которой она так вожделела?

Одно из писем своему другу, учителю и конфиденту Жулиану Башкирцева озаглавливает «Живописное путешествие по Испании мадемуазель Андрей». О если бы она путешествовала одна, а не с тетей и мамой, которым совершенно наплевать на музеи, на искусство, на великих художников, их заботит только ее здоровье, хотя и ее будущая слава тоже прельщает. Но сколь тернист и труден путь к этой славе они даже не представляют. Сама она уже хорошо это понимает. Впрочем, совместная поездка, едва начавшись, заканчивается: вскоре их догоняет депеша от отца и старшая Башкирцева их покидает, срочно выезжая в Россию, где возобновлен вялотекущий процесс о наследстве господина Романова; видно, что не все документы Бабанины выманили у судьи, что-то осталось. И претенденты на наследство, родственники Романова, делают свой ход.

С одной мамой, тетей Надин, Марии легче, чем с двумя. С тетей у них начинается настоящее путешествие по Испании. Хотя она предпочла бы путешествовать все-таки одна. Жить с семьей — это счастье: хорошо хворать в семье, лечиться, делать интимные и нужные вещи, на худой конец, делать покупки с семьей, ездить в театр, на прогулки, но путешествовать с семьей! От этого увольте! «Это так же приятно, как — вальсировать со своей теткой. Это смертельно скучно и даже несколько смешно». (Запись от 25 октября 1881 года.)

Однако ей все же приходится вальсировать по Испании в паре с собственной теткой. Из Мадрида они едут в Толедо, главный город одноименной испанской провинции. Муся, которая много про него наслышана и думавшая увидеть нечто из эпохи Возрождения, поражена его мавританским видом, «лабиринтом кривых узких переулков, куда не проникает солнце, где жители точно остановились только на время — так плохи все эти дома».

«Я сказала вам, что собор великолепен по роскоши, богатству и особенно по легкости; кажется, что эти колонки, резьба и своды не могут противостоять времени; боишься, что такие сокровища развалятся; это так красиво, что чувствуешь какое-то личное опасение; но вот уже пять веков, что стоит это чудо терпения, непоколебимое и прекрасное. Вот мысль, которую выносишь оттуда: лишь бы это сохранилось! Чувствуешь страх, что это будет испорчено, повреждено; я желала бы, чтобы никто не имел права тронуть пальцем этого создания; люди, которые ходят в нем, уже виновны, мне кажется, в том, что способствуют чрезвычайно медленному, но неизбежному разрушению этого здания. Я знаю, что пройдет еще много веков, но… При выходе оттуда — высокие зубчатые стены с арабскими окнами, выцветшими на солнце, мечети с грандиозными столбами, с арабскими украшениями. Но поезжайте в Рим и посмотрите, как садится солнце за купол, и все эти удивительные мелочи, все эти резные камни, готические и арабские двери, все эти мелкие и хрупкие чудеса с их надменным характером — все это спадет, как чешуя, и покажется вам детскими украшениями». (Запись от 14 октября 1881 года.)

Она, разумеется, немного ошибается, собору уже шесть с половиной веков, он заложен в 1227 году на месте мечети, хотя, как и все готические соборы, разрастался и достраивался в последующие века. Все это может по-настоящему нравиться, только если ты не видел Рима. После Рима ни что не может потрясти ее сердце.

Возвратившись в Мадрид, они наконец посещают близ города знаменитый Эскориал, как его называют, «восьмое чудо света». Сколько таких «чудес света» разбросано по всему миру! Построенный в шестнадцатом веке Хуаном де Эррера, дворец-монастырь короля Филиппа II, считается одним из высших достижений архитектуры классицизма. Однако архитектор учел и особенности испано-мавританской архитектуры, украсив дворец угловыми башнями и шпилями, неприступными стенами, характерными для крепостей-алькасаров, внутренними двориками с водоемами. Дворец Эскориал положил начало новому стилю архитектуры в Испании, названному по имени архитектора эрререско.

Нельзя удержаться, чтобы не привести описание этого дворца, оставленное нам Марией Башкирцевой, тем более, что эти страницы дневника в последнем по времени издании Захарова подверглись сокращению, как и описание собора в Толедо.

«Я провела день в Эскориале… Наконец я видела, как во сне эту огромную глыбу гранита, мрачную, печальную, величественную. Я нахожу это великолепным; эта величественная грусть очаровательна. Дворец напоминает по форме жаровню св. Лаврентия, что придает ему отчасти вид казарм, извините за выражение; но он стоит среди выжженной местности, мрачной, волнообразной и производит глубокое впечатление своими гранитными стенами, толщиной в парижский дом, своими монастырями, колоннами, галереями, террасами, дворами… Мы в королевских покоях, отделанных некрасивыми и слишком яркими обоями; впрочем, кабинет короля — прелесть; там есть двери с деревянными инкрустациями и с украшениями из полированного железа и чистого золота; одна гостиная, обитая парчой, тоже прелестна. Какой контраст с комнатой Филиппа II! Этот тиран жил в голой и бедной келье, выходящей в низкую мраморную часовню, которая, в свою очередь, сообщается с церковью. Ему виден был из постели алтарь, и он мог в постели слушать мессу. Я не могу припомнить все залы, лестницы, монастыри, по которым нас водили — так это огромно. А длинные галереи с огромными окнами, с закрытыми ставнями, с массивными и мало отделанными дверьми!