Григорий Зумис - Люди Церкви, которых я знал

Я не привык выезжать из своего монастыря, так как для меня моя келья – лучшее место отдыха. Впрочем, обязанности иногда вынуждают меня это делать. В один из таких редких выездов я оказался в одной многочисленной монашеской общине. После того как братия гостеприимно встретила меня, мы сели в их небольшом архондарике [1] Архондариком в греческих монастырях называется гостиница (здесь и далее примечания переводчика). и стали разговаривать о наших странствиях по необъятному морю монашеской жизни. Мы говорили о морской болезни, штормах, штилях и разных берегах. Я прославил Бога за то, что молодые монахи больше пожилых принимали участие в этом разговоре, в котором совсем не было пустословия: мы говорили о трудностях, связанных с внутренним человеком, диаволом и миром, всячески избегая осуждения. Предметом разговора были наши собственные успехи и неудачи. Один молодой монах упомянул о современном патерике [2] Патериками в церковной литературе называются сборники житий и поучений подвижников, как правило, какой-то определённой местности, например, Афонский патерик, Печерский патерик и т. п. одной из зарубежных Православных Церквей, на что другой, из старших в этом братстве, с большим волнением заметил: «Если бы мы обошли наши греческие земли и получше разузнали о собственных мамах и бабушках, папах и дедушках, то и сами смогли бы написать много томов о чудесных событиях и замечательных людях. Такой патерик весьма помог бы миру, особенно если читать его с духом ученичества и смирением».

Этот монах стал для меня вечерним воином, пронзившим копьём моё исстрадавшееся сердце [3] «Вечерний воин» – римский солдат, который вечером Великой Пятницы пронзил копьём сердце уже умершего Спасителя (Ин. 19:34). . К счастью, я с детства любил учиться у людей, знающих не понаслышке о страданиях и угнетениях, а также у тех, кто посвятил свою жизнь служению нашей Святой Церкви. Я слушал, смотрел и всё записывал в своём сердце несмываемыми чернилами; всё это было смешано со слезами и кровью, и потому в моей маленькой головке оставалось священным сокровищем. Я никогда не спрашивал, правда ли то, что я слышал, так как сами рассказчики всякий раз добавляли: «Всё это так и было, сынок».

Я славлю Господа и Его Пресвятую Матерь за то, что моя монашеская жизнь, которую я всегда разделял со своей братией, была полна испытаний. Мы всему учились на собственном опыте, и поэтому как руководитель я не чувствую за собой вины. Нам приходилось жить и на берегу моря, и на равнине, и в горах, а теперь и в предгорьях Афона. Впрочем, свет очей моих уже угасает [4] Ср. Пс. 37:10. , и мне хочется записать свои воспоминания. Простите меня, если эта книга окажется утомительной, но если она принесёт вам хоть какую-то пользу, то помолитесь обо мне.

Эвтерпия была женщиной среднего роста, закалённая работой и трудностями жизни беженцев [5] После того как в 1922 г. греческое население Смирны (современный Измир в Турции) было почти полностью уничтожено турками, уцелевшие беженцы поселились на ближайших островах Архипелага, в том числе и на родине автора – острове Прос, входящем в состав Киклад (группа островов в южной части Эгейского моря). . Смерть дважды обжигала её: сначала она очень рано потеряла мужа, а позднее и своего единственного ребёнка. Все звали её Эвтерпией-кандиловжигательницей (слова «пономарь» и «церковница» в наших местах не были известны). Такое прозвище она получила от своего основного занятия – возжигания в церкви лампад, хотя на ней лежали и все остальные храмовые обязанности: от чтения и пения на клиросе и уборки до омывания костей покойников при их перенесении из могилы в костницу [6] В Греции и в монастырях, и в миру по истечении трёх лет после погребения кости почившего принято выкапывать из могилы и, обмыв их, складывать в особом помещении – костнице. .

С этой рабой Христовой я был хорошо знаком. Она сыграла важную роль в церковном воспитании моей детской души и была для меня удивительной по многим причинам: у неё была мужественная душа, она не знала, что такое страх, робость и лень. Практически всё своё время она проводила в церковной ризнице, которая примыкала к кладбищу; там её можно было найти в течение всего дня, а зачастую и ночью.

У неё был «сплетник», как у нас на острове называют ткацкий станок, на котором она ткала ткань из шерсти и ковровые дорожки, продажа которых давала ей средства к жизни. Кроме того, она делала церковные свечи, а обрезки виноградной лозы пережигала на уголь, который толкла в бронзовой ступке, чтобы сделать угольный порошок для каждения. Она зажигала неугасимые лампады, в полдень двенадцать раз ударяла в колокол и всегда была готова помочь каждому, кто заходил в храм и искал совета или доброго слова.

На все службы она приходила первой. Читала и пела она так правильно и красиво, будто специально этому училась. То, как она пела песнопения литургии преждеосвященных Даров «Да исправится молитва моя» и «Ныне Силы небесные», навсегда осталось в моём сердце. Она пела и прислуживала спокойно, не суетясь, как будто была Ангелом. Антидор она разрезала с таким благоговением, словно сама была священником и совершала проскомидию.

В какую бы часовню ни отправлялся наш священник служить литургию, она всегда его сопровождала. Это была прекрасная картина: священник на одном ослике, а Эвтерпия на другом на фоне утренней зари едут по тропинке к какой-нибудь из бесчисленных церквушек острова. К Эвтерпии отец Константин относился как к маме, и считал её лучшей помощницей за скромность и хороший характер. Такой сотрудник для священника – большая редкость. Всегда немногословная, она никогда не опускалась до обычной женской болтовни и пустословия. Она никогда не поддавалась злоречию, что часто случается со многими храмовыми служителями. Эвтерпия была очень тактична и часто поддерживала священника в трудные минуты: «Батюшка, Бог всё знает и Сам за нас заступится».

Во время каждого перенесения костей умерших она сама их омывала. Во время омовения черепа казалось, будто она с ним разговаривает. Её отношение к почившим было таким непосредственным, что казалось, будто смерть их не разлучила. Мы боялись ходить мимо кладбища, а для неё оно было, как сад, в котором она отдыхала.