Наталья Муравьева - Беранже

И французы, распевая в гогеттах и на бульварах, в подвалах и мансардах песенки Беранже, прислушиваются к их настойчивому зову. Ведь это их собственные голоса и мысли слышатся в этих песнях, голоса тех, кто еще не разучился думать не только о себе, кто не успел еще измельчать, запродаться, омертветь, превратиться в марионетку, в лакейчика.

— Вы вериге в близость революции? Я тоже верю. Но, друг мой, где же люди, которые смогут достойно управлять Францией? — говорит Манюэль. Голос его слабеет, дыхание становится прерывистым. Беранже склоняется к больному, ловит каждое слово, осторожно поправляя сбившуюся под его головой подушку.

Дни Манюэля, а может быть, уже и часы сочтены. Но до последнего часа он думает о том, на что положил свою жизнь. Революция. Пути к ней. Будущее Франции. Неужели оно действительно станет таким, каким рисуется в песне Беранже? Нет, нет, Манюэль верит в революцию. Но… И снова душевная боль, неразрешимые вопросы.

Пережитые потрясения сократили жизнь Манюэля, обострив его болезнь и ускорив ее ход. Конец близок. Но Беранже никак не хочет поверить в это, примириться с этим, как не хотел поверить народ в смерть героя его песенки Тюрлюпена… Слишком тяжела утрата. Для него и для всей Франции. Манюэль со свойственной ему скромностью никогда не ставил себя выше тех вождей либерального лагеря, от которых так мало ожидал. Но Беранже-то знает ему цену и убежден, что именно Манюэль мог стать одним из тех, которые возглавили бы народное движение.

«Один-единственный он не терял головы, оставался неколебимым среди сумятицы, дрязг и водоворотов политической борьбы».

Манюэль умер 20 августа 1827 года. И вот уже гроб выносят из замка Лаффита Мэзон, где Манюэль провел последние дни жизни. За гробом, опустив голову, идет Беранже, рядом брат покойного Манюэль-младший, вслед за ними Лаффит, Лафайет, Тьер, Минье и еще много писателей, депутатов, либеральных вождей. Среди них и те, которые отравляли жизнь Манюэля вероломством, завистью, интригами.

За воротами толпа народу. Здесь бескорыстные друзья. Скорбь их непритворна, хотя они и не произносят пышных слов. К процессии присоединяются новые и новые участники, они прибывают с соседних улиц, переулков. Толпы стекаются к внешним бульварам. Похороны превратились в манифестацию.

Жаль, что Манюэль не может увидеть этого, ему уже никогда ни о чем не расскажешь, мелькает в сознании Беранже.

Шествие по центру Парижа строго запрещено приказом свыше.

Небось таких запретов и предписаний не было во время похорон генерала Фуа, — вспоминает Беранже. Правительство боялось Манюэля при жизни и после его смерти продолжает страшиться смелого депутата.

Вооруженные отряды полиции следят за процессией. Молодежь впряглась в траурные дроги. Так было и на похоронах генерала Фуа, и тогда никто не препятствовал этому. Теперь же все идет по-другому. Корпус жандармов врезается в толпу. Сабли наголо. Кони фыркают, бьют людей копытами. Люди шарахаются. Крики. Проклятия. Нет, демонстранты не хотят подчиняться насилию. Пусть убираются к чертям полицейские!

Жандармы видят, что им может прийтись худо, и осторожно отступают. Начинаются длительные переговоры. Лаффит выступает в качестве парламентера. В конце концов сходятся на том, что люди будут выпряжены из катафалка, а кони снова впряжены. Тогда процессия сможет двигаться дальше по намеченному полицией маршруту…

У открытой могилы звучат прощальные речи. Беранже больно слушать их, хочется тишины. Хочется сосредоточиться в себе, вглядываясь последний раз в черты друга.

Многие из выступавших на кладбище говорили, что Манюэль заслуживает памятника. Тут же была открыта подписка. Беранже с волнением ждал ее результата. В песне «Могила Манюэля» он обратился к французам с призывом откликнуться и внести свою лепту.

зовет рефрен песни. Неимущие рады бы откликнуться, но карманы их пусты. А богачи — будь они даже либералы — не хотят открывать своих туго набитых кошельков для Манюэля.

После Манюэля осталось небольшое наследство — сумма, которую он скопил, будучи адвокатом в Эксе. Он завещал Беранже тысячу франков пожизненного дохода. Беранже отказался от этих денег в пользу родственников покойного и попросил себе на память только часы друга и его волосяной матрац.

«Либеральные корифеи» с их двурушничеством, робостью, мелким честолюбием и самодовольным краснобайством все больше раздражают и возмущают Беранже. Это они пытались ставить ему палки в колеса, когда в 1821 году он задумал выпустить новый сборник. Это они сидели и хлопали глазами, когда Манюэля выталкивали из палаты. Это они своей неблагодарностью и происками сократили его другу жизнь. Они шарахаются при малейшей опасности. А вот теперь, развесив уши, внимают сладкогласным призывам к «слиянию», к примирению враждебных партий, к «единению короля и народа», которые исходят из уст нового премьера Мартиньяка, сменившего Виллеля в начале 1828 года.

Беранже понимает, что разговоры о «слиянии» и примирении вызваны страхом верхов перед народным движением. Массовые демонстрации в Париже, открытое возмущение политикой Карла X и его министров — это признаки надвигающейся грозы. Виллель уже слетел, и правительство теперь маневрирует, виляет, ставит громоотводы, заигрывает с либералами. Вероятно, некоторые приверженцы «слияния» из числа либералов уже видят себя в мечтах и снах обладателями министерских портфелей.

— Не благодарите меня за песни, которые я сложил против ваших противников, а благодарите за те, которые я не сложил против вас, — бросает поэт собравшимся в салоне Лаффита либеральным говорунам. — И знает бог, сколько между этими песнями было бы хороших и как часто я обдумывал их! За них, я полагаю, правительство легко бы простило мне все остальные.

Собеседники прикусывают языки и пытаются обратить в шутку слова песенника. Они боятся его, боятся его жалящих эпиграмм, его метких словечек, так и припечатывающих на месте.

Маленький остроносый Тьер отделяется от группы слушателей, осторожно и почтительно берет песенника под локоть и что-то быстро говорит ему.