Наталья Муравьева - Беранже

Напрасно либералы пугаются. Конечно, Беранже не станет пускать в оборот песен против них, даже если песни эти будут метки и правдивы. Он не был заинтересован в том, чтобы доставлять удовольствие правительству и учинять раскол в рядах оппозиции, большинство которой составляли тогда либералы. Чувство долга заставляло его поддерживать отношения с либеральной партией. К тому же среди ее деятелей были люди, которых он не переставал считать своими друзьями, — Дюпон де Л’Ер, Лаффит, Тьер, Минье… Он благодарно жмет руки «молодым друзьям» за красноречивые статьи, посвященные памяти Манюэля. И как только удалось им пробиться сквозь цензурные рогатки!

Последнее время Беранже особенно тянет к молодежи, ему хочется верить, что вступающее в борьбу поколение будет сильнее, мудрее, последовательнее своих отцов.

«Я видел, как вокруг меня рождались и вырастали прекрасные и благородные таланты, самоотверженные люди, устоявшие против всех разочарований. Я видел, как возникали и развивались философские и социальные идеи, которые со временем, очистившись от неизбежных ошибок, послужат к улучшению этого бедного мира, воображаемая цивилизация которого пока еще не больше, как варварство», — напишет он позднее, вспоминая об этих годах.

Беранже радует, что Тьер, Минье и другие их коллеги — историки Гизо, Тьерри — исходят в своих трудах из опыта революции. Они обосновывают новый взгляд на общество и его историю. Не прихоти королей и их фавориток, не «его величество Случай» определяют ход исторического развития. И даже не «общественное мнение», столь всемогущее в глазах философов-просветителей XVIII века. На реальных фактах французские историки времен Реставрации доказывают, что ход общественного развития зависит от имущественных отношений и гражданского быта людей. Они уже говорят о «борьбе классов» в обществе, видя ее выражение в великой битве третьего сословия с реакционными феодалами и духовенством. Третье сословие представляется им монолитным, а буржуазия его неотъемлемой и самой активной частью.

Из рук Минье и Тьера Беранже получает первые их книги, из уст их слышит новые теории. Он гордится их успехами, одобряет их общее направление.

А Тьер, этот карьерист, так и юлит вокруг Беранже, так и старается всячески подчеркнуть в обществе свою дружескую близость к песеннику. Ведь дружба с ним — это лучшее свидетельство независимости и честности, неподкупности и свободолюбия. И Тьер взбивает свой авторитет за счет Беранже, подхватывая и повторяя некоторые его суждения и мысли. Мог ли в те годы Беранже предвидеть дальнейшую карьеру своего «подопечного»? Мог ли он предположить, что борцы с монархией Бурбонов, открыватели новых исторических горизонтов — так думал он о Тьере и Гизо — превратятся впоследствии в реакционных министров, душителей живой мысли и освободительных движений!

Много превращений и парадоксов повидал Беранже и еще увидит на своем веку!

Участие поэта в политической битве своего времени обостряет его жадную любознательность ко всему новому, молодому. На глазах его складывается новое литературное направление — романтизм. На глазах его завоевывают все больше сторонников социальные учения Сен-Симона и Шарля Фурье. Но чтоб успешно заняться разрешением социальных задач, полагает Беранже, нужно прежде всего сменить политический строй. Поддерживать законное недовольство народа, направлять его справедливый гнев, а не тушить его, обличать мерзости монархии, а не отходить в сторону или идти на примирение — вот цели, которые он ставит перед собой.

— Народ — моя муза! — не устает твердить он. Народ для него — это прежде всего те, кто трудом своим создает богатство, силу и славу нации. Это угнетенное большинство, неимущее или малоимущее — крестьяне, рабочие, ремесленники — демократический люд города и деревни. Народ противостоит феодальным угнетателям и их лакеям.

Но с кем же буржуазия? С народом или против него?

Подобно большинству передовых мыслителей своего времени, Беранже все еще склонен относить буржуазию к «третьему сословию». Он не видит в ней самостоятельного класса, который за ширмой реставрации постепенно прибирает к рукам и феодалов и угнетенные массы, неуклонно приближаясь к полновластному господству. Он не видит этого, может быть, потому, что буржуазия еще не до конца утратила свою революционность и продолжает участвовать в борьбе против феодально-монархического режима. Но в то же время Беранже уже издавна замечает политическую непоследовательность буржуазных либералов и уж, конечно, с давних пор убежден в том, что буржуазная погоня за наживой враждебна всем демократическим идеалам.

В поэзии Беранже с самых ее истоков гнездился антибуржуазный дух; не будь этого, он бы, пожалуй, не сделался настоящим народным песенником и не стал бы одним из зачинателей реалистического направления во французской литературе XIX века.

«Королевству пигмеев» в поэзии Беранже противостоит Франция «былых времен» — времен революции, республики, империи; Франции, раздавленной и уничтоженной, — Франция героическая, побеждающая полчища монархической Европы.

При жизни и царствовании Наполеона Беранже никогда не воспевал его. Автор «Короля Ивето» и «Трактата для Лизетты» относился к императору-завоевателю критически. Но чем дальше в прошлое отодвигались годы империи, чем больше росло возмущение народа против реставрированной монархии, тем разительнее переосмысливались в народной памяти и в памяти Беранже личность и время Наполеона. Недавнее прошлое обволакивалось радужной дымкой, быль превращалась в легенду.

Легенда о Наполеоне была плодом несбывшихся надежд, оскорбленных патриотических чувств народа, совершившего некогда революцию. Легенда эта была плодом возмущения французов против гнета европейской реакции и произвола распоясавшихся аристократов-эмигрантов. Она начала складываться после второй Реставрации, когда, проиграв битву при Ватерлоо, Наполеон стал пленником англичан. Уже тогда фигура изгнанника, сосланного на далекий остров в океане, стала облекаться в воображении многих неким романтически мятежным ореолом.

Узник острова Св. Елены в представлении народа как бы противостоял своим тюремщикам, противостоял палачам свободы, всем охранителям европейской реакции. Трагический этот ореол засиял еще ярче, и легенда стала складываться еще активнее после смерти Наполеона, в 1821 году.

Начало двадцатых годов в Европе было временем, когда остервенелая реакция во главе со Священным союзом бросилась душить поднявшееся в некоторых странах народно-освободительное движение. Разгром итальянских карбонариев. Интервенция монархической Франции в революционную Испанию. Засилье ультрароялистов и «поповской партии» во Франции.