Дебора Макдональд - Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев

Этого было достаточно. Керенский с горсточкой своих верных спутников отправился на север к открытому всем ветрам английскому аванпосту на побережье Баренцева моря. Несколько недель спустя он появился в Лондоне, что сопровождалось широким освещением в прессе; Керенский утверждал, что «приехал прямо из Москвы», но отказывался рассказать в деталях, как именно [197].

Когда Керенский покинул берега своей родины, большевики отменили одну из самых популярных мер, которая была принята его временным правительством – 16 июня правительственная газета «Известия» объявила о возвращении смертной казни – меры, на введении которой Ленин настаивал несколько месяцев. Троцкий написал о реакции Ленина на весть об отмене смертной казни Керенским. «Чепуха, – сказал он. – Как можно делать революцию без расстрельных команд?» [198]

Отношения Троцкого с Локартом тоже рассыпались. Во время пребывания Муры в Москве Кроуми дважды приезжал из Петрограда, и вместе с Локартом они встречались с Троцким, чтобы обсудить уничтожение Черноморского флота. Это были последние встречи Локарта с самим Троцким, потом он будет видеть только его заместителей.

Звезда Британии, по-видимому, закатывалась, и настроение в ресторане «Стрельна» в тот вечер было предотъездное. Цыганские песни мадам Марии Николаевны заполняли летнюю ночь тоской, ритм гитар и глубина ее контральто всегда оказывали воздействие на Локарта. «Теперь все это возвращается ко мне, – писал он, – как любое переживание, которое не может повториться» [199]. Помимо него и Муры на той вечеринке присутствовали пять человек. Именинник – молодой Тэмплин был одним из них. Вторым был Хикс, вернувшийся из своей долгой поездки в Сибирь, с еще одним помощником Локарта по имени Джордж Лингнер. Денис Гарстин, как всегда, добавлял веселья, и капитан Джордж Хилл – агент SIS тоже был здесь, выделив для вечеринки время из своей шпионской жизни.

Они постепенно пьянели и по очереди выходили наружу под липы, чтобы освежить голову. Только Локарт оставался на своем месте, погруженный в музыку, вместе с Мурой, у которой была сильная сопротивляемость алкоголю, и она могла выпить столько, что крепкие мужчины от такой дозы были уже без памяти, а у нее лишь немного заплетался язык.

Локарт уговорил мадам Марию Николаевну повторить несколько раз один романс, который назывался «Я не могу тебя забыть» и был, по его словам, «созвучен буре в моей душе», «пульсирующей мольбой желания и страсти», о мужчине, который имел репутацию неверного волокиты, но был покорен одной женщиной: «…но отчего других я забываю и не могу одну тебя забыть» [200].

После вечеринки в ранние предрассветные часы они с Мурой сели в автомобиль и направились на Воробьевы горы. С лесистых склонов открывался захватывающий вид на город. Двое влюбленных смотрели, как восходит солнце, разливая яркий свет на шпили Кремля и блестящие купола. Оглядываясь на прошлое, Локарт увидел в этом предвестие жестокого, уже просачивающегося возмездия, которое скоро начнет затапливать город.

Мура наконец узнала и наконец поняла, что чувствует. Это было откровение. Как только вернулась в Петроград, она поспешила облечь свои чувства в слова. «Я попалась раз и навсегда», – написала она Локарту [201]. Только одно теперь имело для нее значение – «моя любовь к тебе, мой милый. Я по-детски счастлива и так уверена в будущем». Вместе с любовью пришла тревога, желание быть с ним всегда. Но существовало столько препятствий: оба они были в браке, а революционная волна была на подъеме и заставляла жить порознь. Возможно, вскоре ему придется покинуть Россию, тогда как она была здесь в ловушке, а ее дети – в Эстонии за немецкой границей. Она пыталась – глупо и бессвязно – выразить свои чувства к нему, когда он пришел провожать ее на вокзал после раннего утра, проведенного на Воробьевых горах. Но он не дал ей говорить. Им ничего не оставалось делать, только надеяться, что они каким-то образом победят судьбу.

Любовь могла либо поддержать их в эти ужасные времена, либо уничтожить. Одно было наверняка: Мура будет делать все, что придется, лишь бы выжить. В этом отношении она не изменилась. Сложности ее нежных чувств к Локарту были мелкими по сравнению с противоречиями в другой деятельности, в которую она оказывалась втянутой.

Нигде и никогда не было записано, когда они впервые обратились к ней. История также умалчивает, какой именно они нашли к ней подход или кто был ответственным. Также неизвестно, какие приманки ей были предложены – или какие высказаны угрозы. Все, что выплыло на свет – и то лишь для горстки людей, – это то, что Мура начала шпионить за Локартом и его коллегами по поручению ЧК.

Слухи, которые поползли позже, были неточными. В них не говорилось о том, что слежка за Локартом была лишь небольшой частью того, что она делала. Никто, по-видимому, и не подозревал, что человеком, который инструктировал и подготавливал ее для шпионской работы и проложил путь, приведший ее в ЧК, был сам Локарт.

В те недели весны и лета он был еще больше озабочен положением своей миссии: его беспокоила политика большевиков, место Германии в ней и многочисленные противоречивые направления деятельности Великобритании в России. Будет ли военное вторжение, тайная подрывная деятельность или дипломатия?

Он был настолько озабочен, что Мура, вернувшись в Петроград, начала переживать, что он не любит ее так сильно, как она его. Она все сделала бы для него и очень хотела быть с ним рядом. Она хотела «счастья, мира, любви, работы» и сетовала на судьбу и «тысячу и одну преграду, которая встает между мной и всем этим» [202]. «Я хочу, чтобы ты приходил ко мне, – писала она, – когда ты устал, говорил мне, когда тебе нужна моя помощь… и я хочу быть твоей возлюбленной, когда ты хочешь страсти». Но на тот момент все, что они могли сделать, – это ждать, надеяться и ловить моменты, которые можно было провести вместе: «И ты поймешь, действительно ли любишь меня» [203].

Возможно, эта неопределенность и заставила ее раздвинуть границы того, что она была готова для него сделать.

Все началось со сплетен. Ее письма, страницы которых лучились любовью, заполнили обрывки информации и слухов о прибывающих и отъезжающих сотрудниках других британских миссий в России. Они ей были хорошо известны – лично и по работе. Генерал Фредерик Пуль, который направлялся в Архангельск с британским военным отрядом неопределенной численности и неопределенного назначения, беспокоил больше всего. Мура предупредила Локарта, что ходят слухи, будто Пуль «приезжает с большими полномочиями» и, возможно, возглавит все английские операции и склонит всех к военной интервенции. Но Мура неясно добавила, что если будет нужно дискредитировать Пуля и его миссию, «то нет ничего проще, чем разоблачить его». Он был «с евреями», завуалированно сказала она [204]. Как служащая Хью Лича, она кое-что знала о закулисных финансовых делишках, в которых участвовали несколько высокопоставленных английских офицеров русского происхождения. Их цель состояла в том, чтобы оказывать финансовую помощь антибольшевистским белым войскам и мешать реализации банковских интересов немцев в России. Но по уклончивому поведению Лича можно было предположить, что, возможно, имеет место незаконное присвоение денежных средств [205]; если так, то Мура была тем человеком, который должен был это разнюхать. Лич уже бежал однажды в Мурманск и вот вернулся.