Шарль Митчи - Тамбов. Хроника плена. Воспоминания

На второй или на третий день всем эльзасцам и лотарингцам батальона, получившим во французской армии чин от сержанта до аспиранта — я был одним из них, приказали собраться во дворе казармы. Офицер объявил нам интересную новость: нас приравняли к немецким Unteroffiziere (сержантам), по крайней мере, формально, но со всеми полагающимися преимуществами. При этом до выхода официального указа мы не имеем права носить соответствующие чину нашивки. Эта непонятная ситуация так и будет продолжаться до самого конца. Вот повезло! На деле мы получили все преимущества Unteroffizier, но никаких обязанностей. Нам не нужно было стоять в карауле, как простым солдатам, поскольку мы считались Unteroffiziere, и в то же время нас не назначали на еженедельные офицерские дежурства, поскольку у нас не было нашивок. Зато мы могли пользоваться всеми выгодами этого положения — правом на проживание в четырёхместных спальнях (а не в тридцати-сорокаместных, как простые солдаты), правом на Bursche — денщика, который убирал и приносил нам еду. Во дворе казармы мы помогали другим унтерам, но сами упражнения не делали. Время от времени мы добровольно участвовали в кое-каких тренировках, которые могли пригодиться нам в будущем, — таких как, например, обращение с ручным или станковым пулемётом. Однако мы были обязаны активно участвовать в учениях на пустыре в окрестностях Звягеля. Мы и не просили большего! Мы учились использовать кусты и передвигаться по земле так, чтобы спрятаться, и изучали топографию окрестностей города — вещи, которые несколькими месяцами позже спасут мне жизнь.

Итак, в дальнейшем я делил спальню на четверых с двумя немецкими сержантами и эльзасцем Андельфингером, учителем начальных классов родом из Вальдигхоффена, работавшим в Хомбурге. Я немного знал его раньше, поскольку мы сталкивались во время футбольных матчей в 1932–1933 годах, он был в команде Нормальной школы [25] Нормальная школа (Ecole Normale) — нечто вроде учительского института, готовившего учителей для начальной школы. Кольмара (он был на два года старше меня), а я играл за Высшую начальную школу Кольмара. Я снова увидел его на Кольмарском вокзале 23 июня во время нашего отъезда и там познакомился с его очаровательной симпатичной женой. Мы быстро стали неразлучными друзьями. Он, как и я, каждый день писал письма жене, и мы часто развлекались тем, что менялись конвертами — он надписывал адрес Марты, а я — его жены.

Наша привилегированная ситуация не отделила нас от наших эльзасских товарищей по роте, которые не проявляли к нам никакой зависти. Мы были согласны друг с другом в главном — необходимости оказывать немцам пассивное сопротивление и постепенно подрывать их дух. Мы, со своей стороны, поддерживали корректные отношения с младшими офицерами, многие из которых были вполне симпатичными. Они, конечно, были немцами, но большинство из них не были гитлеровцами, совсем наоборот. Мы открыто говорили им, что мы думаем о ситуации, что мы по закону и по ощущениям французы. Мы рассказывали им, что немцы сделали в Эльзасе, что нас призвали насильно и что у нас нет никаких сомнений в исходе войны. Мы знакомили их с реальной ситуацией на разных фронтах, зная последние новости от наших друзей и близких, которые слушали передачи лондонского радио и, несмотря на цензуру, передавали их нам в завуалированном виде. С этими офицерами у нас были жаркие споры, но к их чести надо сказать, что никто из них на нас не донёс и даже не угрожал доносом. Напротив, один из них, известный своими пронацистскими настроениями, в приступе гнева схватил фотографию фюрера в рамке, висевшую у него над кроватью, швырнул на землю и растоптал!

Наш день долог (мы встаём в половине пятого) и заполнен до отказа, служба тяжёлая, иногда очень тяжёлая, причем по нашей вине.

Все средства хороши, чтобы мешать службе и разозлить наших хозяев.

Например, во время Einzelausbildung (школа для солдат) повсюду на плацу происходят инциденты. Достаточно инструктору отдать команду Links…urn! (Нале…во!), чтобы часть солдат повернулась направо. Или Rechtsum…kehrt! (Направо кру…гом!), которая выполняется всегда направо в любой армии, даже во французской, и некоторые новобранцы спокойно поворачиваются налево. Немецкие унтера, естественно, считают это обструкцией и бойкотом. Последствия: после положенного времени еще час Nachexerzieren — дополнительных занятий, в то время как остальные отдыхают. Эти занятия, по большей части индивидуальные,

были крайне утомительны. Непредсказуемая последовательность в бешеном ритме: Stillgestanden! — Im Gleichschritt… marsch! — Hinlegen! — Aufstehn! — Rechts… um! — Hinlegen! — Robben! (Смирно! — Шагом марш! — Лечь! — Встать! — Направо! — Лечь! — Ползком марш!) Ползком — означало ползти на локтях. И так далее… Самым тяжёлым наказанием (по уставу его было вообще запрещено применять) была Gewehrpumpen, гимнастика для рук, при этом ружьё надо было держать за самый конец. Через несколько минут такой гимнастики наказуемый был совершенно измотан и рук поднять не мог!

Однажды Oberleutnant (обер-лейтенант), в гражданской жизни — пастор, который был не из нашей роты, и которого я, по его мнению, поприветствовал слишком вяло, подверг меня, безоружного, испытанию сеансом Hinlegen, Aufstehn, Robben и т. д., и затем Gewehrpumpen до тех пор, пока я не упал от изнеможения. Это одно из самых тяжёлых воспоминаний этой войны.

Обращение с оружием было совсем другим, чем во французской армии. Например, оружие держат перед грудью, а не с правой стороны, ружьё носят не на правом плече, а на левом. Сначала мы учили это в индивидуальном порядке. Тут всё шло отлично. А вот когда надо было выполнять коллективные упражнения, всё было по-другому. Gewehr… uber! (Оружие на плечо!) — половина ружей оказывается на правом плече! Начинаем заново. На этот раз все ружья — на левом. Gewehr… ab! (Оружие на землю!) — все ружья на земле, но штук пятнадцать из них — у левой ноги! Естественно, следуют санкции в отношении зачинщиков беспорядка.

В этом случае найти нарушителей было легко и наказание было персональным. Но было много других случаев непослушания, где найти виновных было невозможно. Известно, что немецкий строевой шаг гораздо медленнее французского, максимум десять шагов в минуту. Вначале нам было очень трудно привыкнуть к этому шагу, и мы быстро поняли, что у нас есть новое средство борьбы против начальства. На маневры на пустырях в окрестностях города мы выходили целыми ротами. А в каждой роте, кроме эльзасцев и лотарингцев, были один-два немецких взвода. По команде Im Gleichschritt… marsch! вся рота двигалась с места: Eins, zwo, drei, vier… (Раз, два, три, четыре…) Но тут же вместо звука нормальных шагов так-так-так-так… слышалось неясное тактактактак-тактактактак — es rollt! es rollt! (пошло-поехало!) Останавливаемся и начинаем сначала. То же самое — отделения немецких новобранцев идут правильно, эльзасцы держат французский ритм! Ah! Ihr wollt nischt, ihr Schweinehunde!.. Ga-a-as! («А, вы не хотите, стадо свиней! Га-а-аз!») Приказывают немедленно надеть противогаз. Feindliche Flieger von rechts! (Неприятельские самолёты справа!) Все должны броситься на землю в поле или на лугу слева от дороги. Robben! (Ползком!) Надо ползти, помогая себе только локтями, ноги неподвижны. Мы все уже в грязи, тут команда: Auf der Strasse… Antreten! (На дорогу… становись!) — Stillgestanden! (Смирно!) — Im Gleichschritt… march! (Шагом марш!) Чудесным образом все идут в ногу. Больше не «едет»! Вдруг: Ein lied! (Запевай!) Младший офицер кричит: «Auf der Heide…» («На земле…»), потом Eins, zwo, drei, vier! Лирическая песня вырывается из тридцати немецких глоток: «Auf der Heide steht ein kleines Blümelein…» («На земле растёт цветочек…») Эльзасцы, естественно, не поют — отчасти из-за того, что не знают слов, отчасти потому, что хотят внести сумятицу. То же: «Ah! Ihr wollt nicht!» («А, так вы не хотите!») — и цирк опять начинается заново, с одной только разницей — опять надо ползти в грязи, но при этом ещё и петь с противогазом на лице. Вечером, пока все остальные отдыхают или пишут письма, у нас есть почётное право на дополнительный коллективный урок пения, который длится больше часа.