Шарль Митчи - Тамбов. Хроника плена. Воспоминания

Невозможно представить себе трагизм нашей ситуации. Чтобы понять, надо через это пройти. В нашем сознании жила одна-единственная мысль — добраться как можно раньше до места назначения и положить конец этому чудовищному кошмару. В середине восьмого дня поезд вдруг замедлил ход, затем остановился, как это уже много раз было за время нашего путешествия. Но в этот раз поезд не маневрирует. Раздаются крики наших охранников, двери отпирают, затем открывают. Мы находимся на большой сортировочной станции, это большой город Курск, цель нашего жуткого путешествия. Знакомые крики «Davaï, bistré!» заставляют нас выйти из вагонов. Нам удаётся подняться с большим трудом. Шесть недель назад мы безо всяких усилий спрыгнули бы на платформу. Сейчас ни у кого не хватает духу это сделать, несмотря на настойчивые призывы охранников. Как и остальные пленные, которые ещё могут передвигаться, я сажусь на край вагона и осторожно соскальзываю на землю. Но мои окостеневшие ноги отказываются мне служить, и я, как и другие, падаю на колени, потом растягиваюсь на животе. «Davaï, bistré!» Холодный воздух будит наш инстинкт самосохранения, и это помогает нам подняться и попытаться сделать несколько шагов. В вагоне остаются мёртвые и те живые, у кого нет сил подняться. Русские солдаты пытаются заставить их двигаться, слегка пиная их ногами пониже спины, но, увидев, что это бесполезно, оставляют их на произвол судьбы.

В это время мы строимся в колонну по четыре. Нас, уцелевших, несколько сотен, в основном немцы, но есть и люксембуржцы, бельгийцы, поляки, чехи и т. д. Печальное шествие тронулось — это мертвенно-бледные, жалкие, опустившиеся люди, живые трупы, которые не идут, а бредут, едва передвигая ноги. Дорога начинает понемногу подниматься, что сильно затрудняет наше движение, ведь мы все до крайности ослаблены. Мы наконец поднимаемся на вершину небольшого холма и останавливаемся перед огромным комплексом больших зданий: это русская казарма, сейчас занятая военнопленными, — место нашего пребывания на следующие несколько недель. Группы пленных расхаживают по двору, другие смотрят на новоприбывших из окон. Время от времени мужчина или женщина в белом халате проходят через двор — зрелище, невиданное до сих пор! Этим вечером нам дают горячего супу, первый раз действительно съедобного. Тут я передаю слово моему другу Фрицу Трегеру, который в разговоре в нескольких словах кратко, но красноречиво описал наше путешествие и курский лагерь:

«Путешествие в товарных вагонах из Киева в Курск в холоде, голоде, жажде заставило нас потерять последние килограммы, которые ещё были у нас в запасе, настолько, что через восемь дней мы не узнавали друг друга.

Умерших по дороге просто выбрасывали на железнодорожную насыпь.

По двору лагеря в Курске всё время ходили люди в белых халатах.

Каждый месяц мы проходили медицинские осмотры.

Тем из нас, кто страдал отёками, назначали режим восстановления, который состоял, главным образом, в освобождении от работы и улучшении рациона.

Каждую неделю нас посылали в баню, чтобы помыться и дезинфицировать в печи нашу одежду и бельё.

Если хотя бы на одном человеке находили хотя бы одну вошь, на санобработку посылали всю спальню».

Память не позволяет мне изложить последующие события в хронологическом порядке, но самые важные сцены всё ещё ясно и живо стоят у меня перед глазами.

В один из первых дней нашего пребывания в Курске, по всей вероятности, уже во второй, несколько русских солдат пришли, чтобы забрать человек пятнадцать пленных, им раздали лопаты. Мне, как всегда, «повезло», и я оказался среди них. Нас отвели метров на двести за казармы, на абсолютно пустой участок. Надо было выкопать там могилы, чтобы похоронить пленных, умерших в лагере. Как я смогу это сделать? Я едва могу поднять пустую лопату! На месте, которое мне указали, у меня получилось воткнуть лопату на несколько сантиметров, помогая себе ногой. Я повернул лопату и попытался отбросить направо немного земли, моё ослабевшее тело последовало за ней, и я растянулся во весь рост. Удар прикладом, который нанёс мне русский солдат (что не помешало ему рассмеяться), заставил меня попробовать ещё раз… с тем же результатом. Тут русский убедился в моём плачевном состоянии и настаивать больше не стал. Другие пленные, прибывшие в Курск задолго до нас, были в гораздо лучшей физической форме и продолжили работу, но она приняла зловещий оборот. С каждым ударом лопаты они выкапывали рваный ботинок, берцовую кость или лоскут немецкой униформы. Мы обнаружили кладбище, где немцы хоронили солдат, погибших во время молниеносного наступления 1941 года!

Русские жутко боялись заразных болезней и, в частности, тифа, поэтому после нашего приезда в Курск нас повели в баню, которая, впрочем, была таковой только по названию. На самом деле это было здание, предназначенное для дезинфекции одежды, где заодно можно было помыться. В предбаннике нам велели прицепить наши вещи к кольцам, которые затем повесят в горячую печь, чтобы убить всех паразитов, особенно вшей. Потом мы вошли в большое помещение, где уже суетились несколько пленных. Каждому из нас выдали таз, до половины наполненный водой, и по крошечному кусочку мыла. В первый раз за время нашего плена мы получили возможность помыться! Мы с отвращением обнаружили на себе толстый слой грязи и мириады укусов вшей. После того как мы полностью вымылись, мы перешли к первому парикмахеру, который остриг нас наголо с помощью скверной машинки, которая скорее выдирала волосы, чем брила. Следующий с помощью опасной бритвы сбрил нам волосы подмышками, на груди и вокруг гениталий. Третий, вооружённый закреплённым на конце длинной палки полотенцем, смоченным в желтоватой жидкости, обмазал нам всё тело, особенно его свежевыбритые части, чтобы окончательно изгнать насекомых. Наконец, чистые и избавленные от вшей, мы получили нашу продезинфицированную одежду.

В один из первых дней русское начальство наконец отделило нас от других национальностей, в частности от немцев. Нам предоставили небольшой дом, где мы были одни, — нас набралось около девяноста — ста эльзасцев и мозельцев, где мы заняли большой зал со стоящими вдоль стен двухэтажными койками, которых было достаточно, чтобы разместить больше двухсот человек. Ни тюфяков, ни одеял не было — спать надо на голых досках, и так будет продолжаться в течение всего нашего плена в СССР. Мы страшно мёрзнем. В середине зала стояла чугунная печка в рабочем состоянии, однако не было никаких сомнений, что её уже несколько месяцев не топили. Никаких следов топлива — ни дров, ни угля, ни торфа! С другой стороны, добрая сотня неиспользованных рам от кроватей, лежащих вдоль стены и сделанных из отличного сухого дерева, кажется, смеялась над нами. Не думая о более чем пагубных последствиях, которые может повлечь за собой наш акт вандализма, мы по общему согласию решаем совершить, как в вагоне, серьёзную диверсию. Из последних сил, которые у нас ещё остались, мы начинаем разбирать и ломать рамы, быстро превращая их в дрова. Минут через десять потрескивание пламени уже отогревало наши сердца, и скоро по залу распространилось приятное тепло. Улёгшись на верхние кровати, где воздух уже чуть-чуть нагрелся, мы впервые проводим отличную ночь, несмотря на голые доски. Каждый вечер одна или две кровати — надо было экономить — отправляются в печку, и так до самого конца марта, пока погода не смилостивилась над нами. Наша диверсия так и осталась незамеченной! То, что наше преступление не было раскрыто, было почти чудом! В нашу общую спальню русское начальство не зашло ни разу — всё общение происходило во дворе, куда нас дважды в день вызывали для proverka.