Александр Житинский - Дневник maccolita. Онлайн-дневники 2001–2012 гг.

Я уехал и в поезде сочинял стихи. Назывались они «На могиле Канта». Мы и вправду туда ходили.

Концовка там такая:

Потом была встреча в Москве, куда Валька приехала, чтобы представлять на Центральном ТВ работы калининградских самодеятельных художников, которыми она занималась там в Доме художественной самодеятельности. И я примчался в Москву. Помню, что мне удалось проникнуть в Останкино, и я наблюдал, как ее снимают. Она показывала ювелирные изделия из янтаря. У нее с собою был чемодан этих изделий. Сейчас к этому чемодану приставили бы взвод охраны. А тогда мы таскали его с собою по Москве.

И опять проблема пристанища. В московскую гостиницу не рискнули – не пустят. Тогда я отыскал телефон своего школьного приятеля Сашки Величанского (мы с ним учились в одном классе со 2-го по 6-й), и он, несколько удивившись, нас принял. Он известен как автор текста песни «Под музыку Вивальди» Никитиных. Пили, вспоминали, потом нас уложили спать. Чуть ли не на раскладушке в кухне. Но опять – не помню точно.

И снова провожания, прощания, поцелуи, перроны.

А в конце мая она снова приехала в Питер. Было уже тепло. Ключ от литфондовской дачи в Комарове дал Глеб Сергеевич Семенов, тоже давно уже покойный, замечательный человек и поэт. К нему в ЛИТО я ходил в начале семидесятых.

Отдельно можно рассказывать о том, как я похищал простыню из семейного платяного шкафа. И о конспиративной застройке всего этого мероприятия. Короче, мы там оказались и прожили два дня.

Что я помню?

Помню, как Валька, смеясь, едет на велосипеде по тропинке леса, пронизанного весенним солнцем. Где мы раздобыли этот велосипед? Помню, как она ночью влезает в окно по приставной лестнице. Помню, как мы уничтожаем простыню.

А постели опять не помню.

Она нам оказалась не нужна и не важна.

Хотя все было, конечно. Но… это было почему-то неинтересно. И весь мой пыл, вся влюбленность пропадали, когда мы ложились в постель и начиналось КАК ОБЫЧНО. Как с любой другой женщиной. А их у меня к тому времени уже поднакопилось.

На самом деле было хуже, чем с любой. Мне ни разу не удалось возбудить ее по-настоящему. Хотя я старался. Я стал немного нервничать. Я стал думать о технике.

Когда танцуешь, нельзя думать о технике танца. Надо его переживать. Тогда все получится.

Оказалось, что чисто физически мы друг другу мало подходим.

И это после 16 лет любви и горы стихов и писем.

Больше мы с нею не пробовали заниматься НАСТОЯЩЕЙ любовью.

Письма продолжались, но стихов больше не было. Потом письма стали исчезать, уступая место телефонным звонкам, а они становились реже. Мы все чаще заводили разговоры о детях. Ее сын через несколько лет приехал в Ленинград учиться, я там чем-то помогал. И она приезжала к нему, я встречал ее, мы куда-то ходили. Но по молчаливому уговору уже больше не пытались тянуть роман.

А тогда, через год, летом 1975 года, я впервые посмотрел на текст моего длинного письма как на прозу. И понял, что там не хватает третьего участника этой многолетней истории. Моей жены. И я написал ее часть. Мне кажется, она много сильнее.

И вот убей меня Бог – я не помню, как на этот текст реагировала Марина. Она ведь его читала. Вскоре вышла книжка стихов – и там было про Канта. Потом книжка прозы – и там была эта повесть. При том что наши встречи с Валькой как бы были законспирированы.

Она говорила, что видит себя иначе. Но каких-то разборок у нас не было. Они начались через несколько лет, когда она наконец встретила человека, с которым живет по сей день уже 20 с лишним лет. Но разборки уже в другую сторону.

Впрочем, мы и сейчас дружим и подолгу обсуждаем по телефону дела наших взрослых детей.

А о Вальке последние несколько лет я ничего не знаю.

Это я себя спрашиваю.

Никогда не мог читать ни Толкина, ни кого другого. И фильмы смотреть тоже.

При этом мог с интересом читать всякую фантастику, где действуют да хоть роботы, или покемоны всякие, или зверушки.

Хотя если там среда обитания полностью вымышлена, то тоже скучновато. Типа в другой Галактике.

Наверное, дело в среде обитания, а не в персонажах?

nasha_sasha в своем любопытном размышлении о мыльных пузырях и талантах не определяет, что такое талант. Как бы это ясно по умолчанию.

Для простоты будем считать, что мы говорим о художественном таланте, хотя один черт.

Можно определить талант как совокупность качеств, позволяющих человеку добиться успеха в искусстве. Причем успех этот измеряется в деньгих, или в славе, или и в деньгах, и в славе, потому как слава неизбежно со временем превращается в деньги.

Этот успех имеет единицы измерения. Они денежные. Подсчитать их легко.

Но при таком определении таланта никаких мыльных пузырей нет. Каждый пузырь стоит свою цену.

Если же определить талант как совокупность качеств, позволяющих человеку создавать художественные ценности, то мы сразу же насчитаем множество известных фигур, при славе и при деньгах, которые, по нашему мнению, художественных ценностей не создают. Они-то и являются «мыльными пузырями».

Но беда в том, что мы не можем дать четкого определения художественной ценности и тем более ее измерить. Это делает только время, да и то, бывает, ошибается.

Поэтому мы обречены на свой страх и риск определять круг «мыльных пузырей» и всегда найдутся люди, у которых этот круг совсем иной. А также другие люди, которые обвинят нас в том, что мы просто завидуем чужим деньгам и славе. Потому называть кого-то так резко я бы не стал. Я не Господь Бог. Но я всегда могу четко и прямо сказать, что, например, Сергей «Африка» Бугаев, Аркадий Драгомощенко, Бреннер и Кулик, Пригов etc, на мой взгляд, не создают художественных ценностей. И их творчество не вызывает лично у меня интереса. nasha_sasha предпочитает пользоваться термином «мыльный пузырь», хотя и оговаривается, что, для того чтобы себя раздуть, тоже нужен талант (ну тот, первый).

И все же я не люблю навешивания любых ярлыков. Как «гений», так и «мыльный пузырь».

Пусть живут, всем хватит места.

Лучший за последние несколько лет (из тех, что я видел, разумеется).