Лаврентий Берия - Человек из стали. Иосиф Джугашвили

Темы беседы менялись. Сталин сам руководил застольем. Поднимал тосты и пил из своей серебряной рюмочки за здоровье каждого гостя.

Зашла речь о войне, о подвигах советского народа, о его заслугах перед всеми народами мира. Я внимал словам руководителя огромного и могучего государства. Я вникал в их смысл и не переставал поражаться, с какой ясностью раскрывал он суть сложнейших и важнейших мировых проблем, как скромно отзывался о своей роли в политике.

Вечерело. Наступила пора расставаться.

– Может, ещё останетесь? – спросил Сталин.

– Нет, пора, – за всех ответил Пета.

– Тогда пройдёмся по двору, разомнём ноги. И пусть каждый открыто скажет, что его беспокоит и что он желает.

– Мы все желаем Вам здравия, товарищ Сталин!

– Довольно. Не стоит говорить дежурными фразами. Оставьте тему моего здоровья. Лучше скажите, что я могу сделать для каждого из вас в отдельности. Начнём с Акакия.

– Я не заготовил просьбу заранее, но поскольку так много говорилось о театральных делах, позвольте ещё раз напомнить о желательности приезда нашей труппы для выступления в Москву. Вы сами убедитесь в масштабах мастерства руставелевских артистов. Технически и материально мы отстаём от ведущих театров страны, но заслуженно гордимся нашим высоким творческим уровнем.

– Я уже говорил, что в Тбилиси не смогу, не должен приехать. Надо учитывать реакцию украинцев, белорусов, армян и других. А вот организовать гастроли в Москве помогу. Обязательно посмотрю ваши спектакли. Тогда же и о материальной базе поговорим, подключим к решению этого вопроса правительство Грузии. (Ответ Сталина – пример его щепетильности в национальном вопросе. Он действительно не мог позволить себе приехать в Тбилиси на просмотр спектакля. Акакию Васадзе недвусмысленно было дано понять: коллективы театров Украины, Белоруссии, Армении и т. д. тоже имели право претендовать на внимание вождя к себе и тоже хотели бы пригласить его в свои города. Следовательно, внимание, проявленное в этой связи к коллективу руставелевцев, могло быть расценено в качестве несправедливого, националистического предпочтения. – В.Г.)

Сталин обратился к Титвинидзе:

– А ты, Михеил, чего желаешь?

Титвинидзе достал из кармана завёрнутый в платок карандаш с цепочкой:

– Ты всегда всё помнишь. На это что скажешь?

Сталин на секунду опешил, и вдруг его лицо расплылось в улыбке:

– Ах ты, чертёнок, это же мой подарок! Как тебе удалось за столько лет сохранить этот копеечный сувенир?!

– Любовь и уважение к тебе были моими помощниками. Помнишь моего брата? Он тоже любил тебя. Брат погиб в стычке с царскими казаками… Лично мне ничего не надо, но в память о брате нельзя ли его именем назвать библиотеку, учебное заведение или дом культуры?

– Эту просьбу исполнит Кандид Чарквиани. А от меня прими скромный подарок.

Михеилу Титвинидзе был вручён завёрнутый в бумагу небольшой предмет. Такой же предмет из рук Сталина получил Сосо Церадзе. (Автор не пишет, что именно преподнёс Сталин в дар друзьям. Можно предположить, что это были «съестные» гостинцы – в духе кавказской традиции не только потчевать гостя за столом, но и заворачивать ему лакомства с собой для угощения его домочадцев. – В.Г.)

– Сосо, вижу, тебя что-то волнует, – сказал Сталин. – Говори, не робей.

Церадзе решился:

– Ты ведь всемогущ… Помоги, пожалуйста. Смерть стучится в двери нашей семьи.

– Я слушаю.

Бога ради, подари жизнь моему племяннику, сыну сестры. Он студент, приговорён к расстрелу.

– За что его приговорили к высшей мере?

– Группа молодых, среди которых был и он, ограбила ювелирный магазин. Во время налёта началась стрельба. Они стреляли в воздух, но шальная пуля стала причиной гибели охранника.

– Витиевато рассказываешь… Стреляли в воздух… Шальная пуля… Человека убили – вот непреложный и трагический факт, дорогой Сосо.

Сталин не случайно назвал его так. Церадзе действительно был ему дорог, ему он был обязан своим спасением. В годы далёкой революционной молодости заключённый Иосиф Джугашвили, приговорённый к смертной казни за организацию бунта, бежал из бакинской тюрьмы. И побег ему организовал именно Сосо Церадзе, уже тогда палаван с именем. [116]

– Дорогой Сосо, – спокойно повторил Сталин. – Я не могу дарить жизнь. Абсолютно недопустимо, чтобы я отменил приговор суда. Обжалуй приговор. Пусть правительство республики поставит вопрос перед союзным правительством, перед Верховным судом СССР о замене исключительной меры наказания двадцатипятилетним сроком. [117]…Знаешь, обстоятельства для помощи живым всегда найдутся, а вот кто поможет убитому охраннику? Никто.

– Это тебе, Пета, – Сталин передал П.Капанадзе такой же свёрток, как и остальным. – У тебя есть личные пожелания?

– Мне ничего не надо. Если возникнет необходимость, не постесняюсь – напишу.

– Обязательно пишите мне. Друзья должны помогать друг другу. Вот ты, гуриец, будешь мне писать?

Я выразился пессимистически:

– Ну откуда у Вас будет время читать мои письма, Иосиф Виссарионович.

– Ты мне зубы не заговаривай, отвечай прямо, без обиняков.

Пришлось пообещать в случае нужды обратиться к Сталину с письмом.

– Вот так-то, друзья мои, – подвёл итог Сталин. – Нам и в радости, и в горе надо быть вместе.

Проводы были крайне тёплыми. Рассадив всех нас по машинам, Сталин напомнил водителям о необходимости ехать поосторожнее.

Последнее, что запомнилось, когда я, обернувшись, глядел из окна отъезжающего автомобиля: улыбающийся Сталин приветливо машет рукой нам вслед.

…В тот же день мы отправились в Тбилиси.

По сию пору ношу я в себе всё, что смогла вместить и сохранить память о трёх самых необычайных днях в моей жизни. Надеюсь, читатель почувствует моё неприкрыто восторженное отношение к личности Сталина, чья деятельность за последние двадцать лет освещается по-другому. Как соотнести мои воспоминания с тем, что пишут о Сталине сейчас? Научно проанализировать прошлое нашей страны – это удел историков, писателей, даже психологов, но не артистов. Полагаю, мой чистосердечный рассказ о пребывании на сталинской даче сослужит добрую службу исследователям, которые займутся поиском истины в будущем. Я могу лишь извиниться, если в чём-то мои воспоминания оказались неточными. Но если мои впечатления ещё и кому-то неугодны – что ж, такова, значит, их и моя судьба.

Может ли сегодня кто-либо из грузин иметь больше прав, чем ты, говорить о Сталине? Компетентен ли кто-нибудь более, чем ты, в этом вопросе?

Насколько мне известно, в настоящее время не только в Грузии, но во всём Советском Союзе не осталось в живых людей, которые знали бы о Сталине больше, чем я. (Ещё раз обратим внимание на то, что беседа записывалась в конце 1980-х. – В.Г.) В силу своего служебного положения я длительное время был близок к Сталину. Разумеется, близок – это не значит, что являлся его личным другом, но всё-таки встречался с ним очень часто. Встречался в различной обстановке и ситуациях – в семейном кругу, по службе в Москве, на даче на Черноморском побережье, куда он во время своего отпуска приезжал после войны почти каждый год.