Наталия Будур - Нансен. Человек и миф

Нансен, рассматривавший внимательно их крепкие суда, построенные и скрёпленные деревянными гвоздями, хвалил их судостроительное искусство. После необходимых расспросов мы показывали им наш пароход, который они с таким любопытством рассматривали, ощупывая руками и стальные канаты нашей оснастки, и всякие другие предметы, которые попадались на нашем пути по судну, заглядывая в трюмы кочегарки и машинного отделения. Мы провели их в наш салон, и господин Лид, по-видимому, хотел удивить их, пустив в действие купленный им по дороге граммофон. После 2–3 проигранных пластинок заметив их полное равнодушие к музыке, я спросил зырянина: знакомы ли они с таким инструментом и слышали ли они музыку? „Как же, как же, — торопливо ответил зырянин, — в Обдорске их много, и орут они ещё громче вашего“. Зырянин был прав, граммофон наш действительно орал.

Мы показали им рубку с беспроволочным телеграфом. Об обыкновенном проволочном телеграфе они имели некоторое представление, видели его, по крайней мере, в Обдорске, но как можно посылать телеграмму без проволоки, как я ни объяснял, не укладывалось в их представлении. Когда радиотелеграфист пустил в ход машину и в пространстве понеслись стонущие и жалобные призывы, на их лицах выразилось изумление, тревога и испуг, и как только представилась первая возможность, они поспешили выбраться из помещения радиостанции. Наверное, думалось им, что тут действовала какая-нибудь нечистая сила.

На прощанье мы снабдили их хлебом и другими мелкими вещами, но они подговаривались к водке, и я им категорически отказал. Через некоторое время я видел их довольными и весёлыми, спускающимися по верёвочному трапу в свою лодку. Не выдержало, должно быть, сердце Лида, думалось мне, не снабдил ли он их бутылкой виски или не угостил ли наш стюард приличной дозой из наших скудных запасов.

Нансен вспоминал, что 20 лет тому назад, когда он плыл на „Фраме“, к ним также подплывала лодка с самоедами от того же мыса.

13 августа мы продолжали медленно продвигаться на север. Лёд и густой туман препятствовали плаванию, приходилось часто останавливаться и пережидать, иногда почти целыми сутками стояли в плавучих и густых льдах. Во время остановок к нам ещё два-три раза подплывали на лодках самоеды-юраки с ямальского берега, но, к сожалению, никто из них не говорил по-русски, кроме нескольких слов: чай, хлеб, водка. Этим, кажется, ограничивалось всё их знакомство с русским языком. Мы принимали их как наших гостей, показывали им наше судно, угощали хлебом, ребятишкам давали шоколад, но самым желанным угощением для них была всё-таки водка. Нансен как-то особенно любовно, по-отечески к ним относился. Он фотографировал их во всех видах и позах: группой на палубе и в одиночку, в профиль, анфас, на лодках, за едой — и старался отметить каждую мелочь, каждую черту, сравнивая их с гренландскими эскимосами, с которыми он прозимовал во время своей экспедиции, или с лапландцами Норвегии. Среди приезжавших к нам на судно инородцев находились иногда с тяжёлыми поражениями лица от оспы и, что хуже ещё, с провалившимися носами от сифилиса.

После инородческих визитов по окончании нашего обеда, как всегда, завязывались длинные разговоры на разные темы, и обычно в такие дни дебатировался инородческий вопрос. Я высказывал обычные, господствовавшие в нашей среде суждения, что спасти от вымирания северных инородцев может только приобщение их к общечеловеческой культуре, что необходимо дать им грамотность, образование, как общее, так и техническое, дать, для укрепления их морали, проповеди религии, что всё это повысит их культурный и экономический уровень. Нансен горячо против этого возражал и доказывал, что приобщение к общечеловеческой культуре не дало до сих пор никаких положительных результатов, только отрицательные. На Крайнем Севере должна быть и своя особая, северная культура, которой северные инородцы и достигли. Они не нуждались ни в чём до прихода к Ним культурного цивилизованного человека. Жилища их приспособлены для кочевой жизни с оленями. Техника промысла мелких и крупных животных доведена у них ещё до привоза к ним огнестрельного оружия до совершенства, их утлые, невзрачные на вид судёнышки приспособлены для плавания во льдах на большие расстояния. Если начать обучать их грамоте в те годы, когда отцы обучают детей промыслу на зверей и морских животных, к плаванию по морю и к борьбе с северной суровой природой, тогда они окажутся потерянными для своих семей, оторванными от своей родной стихии жизни и совершенно ненужными на Севере. Цивилизация и культура принесла им водку, табак, страшные болезни. Все попытки миссионеров устраивать школы, давать высшее и среднее образование и даже отправлять в города для дальнейшего образования кончались ничем или печально. Получившие такое образование оставались служками при миссионерах, или приказчиками при торговых фирмах, или вымирали в городах от туберкулёза и других болезней. Для своей родины, для своей семьи они являлись, во всяком случае, уже окончательно потерянными. Что касается морали, то она у них выработана веками. Среди них господствует поразительная честность, любовь к ближнему. В случае неудачи промысла в какой-либо семье остальные приходят на помощь, поддерживают запасами продуктов до наступления следующего промыслового сезона. Редкие случаи убийства если и случаются, то почти исключительно в драке, в состоянии опьянения. Следует не нести к северным инородцам общечеловеческую культуру и цивилизацию, а охранять их от неё, иначе инородческое население Севера вымрет и безграничные северные области, таящие в себе огромные богатства, останутся недоступными для человечества.

Для того чтобы цивилизованному человеку успешно преодолевать все трудности и лишения суровой природы на Крайнем Севере, необходимо прежде всего усвоить привычки, навыки и быт коренных обитателей Севера — усвоить их культуру.

Вспоминая скитания Нансена, после оставления им „Фрама“, по льдам Ледовитого океана с инородческими собаками, нартами, каяками, его зимовку на положении номада на Земле Франца-Иосифа, я не мог не согласиться со многими его доводами и аргументами. Единственное орудие, которое оказалось полезным Нансену в его пеших полярных скитаниях, было ружьё, изобретённое цивилизованным человеком для массового истребления животных и себе подобных».

В течение всего плавания при первой малейшей возможности Нансен общался с местным населением.

«Нас не могла не привести в восторг та удивительная проницательность, с которой он наблюдал и изучал каждое встречающееся на пути явление, — писал другой член экспедиции Лорис-Меликов. — Все условия жизни людей, природа новой для него страны, ничто не ускользало от его пытливого взора… Только будучи столь близкими и постоянными свидетелями его неутомимой энергии, мы смогли понять то мужество, с которым он переносил неимоверные трудности и лишения во время его знаменитых плаваний. В нём, безусловно, кипит кровь древних викингов, этих отважных завоевателей далёкого прошлого. Разница только в том, что его победы высшего качества, ибо это победы мирные. Слава той маленькой Норвегии, которая родила таких богатырей!»