Виктор Баранец - Потерянная армия: Записки полковника Генштаба

Сегодня на Арбате есть полковники, которые ждут ее по десять лет. У них нет «германских книжек». Правда, есть генералы, которые никогда не служили в Германии, но получают квартиру на Рублевке на десятый день после назначения в Москву. И притом не одну…

Темпы нашего выхода из Германии были столь высоки, а организация этого процесса часто была столь безалаберна, что у исконно привыкших к порядку и рачительности немцев иногда глаза на лоб лезли. За сорок с гаком лет дислокации ГСВГ они вволю насмотрелись легендарной русской бесхозяйственности, но то, что происходило в августе 1994 года, било все рекорды.

Был такой случай. До вывода мотострелкового полка в Россию оставалась неделя, а командир не имел возможности загрузить в вагоны вещевое имущество. А завтра надо было докладывать, что часть к отправке на родину готова. Полковник построил своих подчиненных и… приказал зарыть в землю почти 2 тысячи солдатских сапог.

Путь домой был открыт.

А на следующее утро в часть явились офицеры германской спецслужбы и сообщили, что с помощью воздушной разведки запеленговали «подозрительные земляные работы». И потребовали откопать то, что вчера было с таким трудом зарыто…

Увидев, как из земли солдаты вырывают сотни новейших солдатских сапог, немцы таращили глаза. И пытались доказать российским офицерам, что все это можно было пустить на благотворительность, а не выбрасывать…

О чем шла речь, наши не понимали…

Когда в декабре 1979 года советские дивизии ворвались в Афганистан, у меня не было никаких сомнений, что все это предопределено неким высшим смыслом политики КПСС. Когда тебе десятки лет подряд пудрят мозги интернациональным долгом и ежедневно стращают звериным оскалом империализма, ты становишься человеком со специальной кодовой системой миропонимания. Она покорно срабатывала на любой сигнал, запущенный из Кремля, и ты особо не размышлял — «правильный или нет» власть отдала приказ. Любой военный человек превращался в маленький винтик гигантского механизма, обязанный вращаться во имя достижения намеченной цели.

Нам говорили, что «за Черной речкой» народ совершил революцию и страшно жаждет свободы. Враги со всех сторон наседают на него, и он просит помощи. Наш интернациональный долг — не дать затоптать молодые побеги афганской демократии…

Когда я впервые увидел на кабульском аэродроме гигантское кладбище наших подбитых танков и бронемашин, самолетов и вертолетов, уже тогда в голове шевельнулась смутная мыслишка о том, что такой урон нам может наносить только очень серьезная сила. А растущее с каждым днем число человеческих жертв невольно заставляло задумываться: что же это за революция такая, если даже 120-тысячная, вооруженная до зубов советская армада, поддерживаемая 20-тысячной афганской армией, который год не может справиться с горными бандитами?

Война — отличное средство для прозрения. Чем ближе и чаще она подвигает тебя к возможности смерти, тем больше начинаешь думать не только о том, чтобы выжить, но и по чьей воле, во имя какой цели ты оказался на чужой земле — у грани, где в любую минуту от тебя может остаться лишь стальная бляшка с личным номером и надписью «ВС СССР» (да и то если ее смогут найти товарищи).

Под гитарные переборы в военно-транспортных самолетах веселые люди в офицерских и солдатских погонах прибывали в эту страну с ослепительным, как газосварка, солнцем, с величественными, но грозными горами, среди которых многих поджидали раны и смерть.

На той войне я неожиданно обнаружил жуткое соединение высокого мужества наших людей и самых низменных проявлений человеческой подлости. Кто-то прикрывал собой в бою командира, а кто-то ночью воровал автомат у сослуживца, чтобы выгодно загнать его местному духанщику и купить вожделенные шмотки с лейблом «левайс». Погибал в ущелье попавший в душманскую засаду взвод, а в это время капитан Каблуков упорно торговался в кишлаке с хозяином лавки за уворованный у своих же солдат мешок сахара. Одни сгорали в БТР, подорвавшись на мине, а другие прятали в тайниках этой же искалеченной машины, отправляемой на ремонт в Союз, пакеты с наркотиками…

Самые везучие уезжали домой невредимыми. Самые невезучие — в цинковом гробу или на костылях…

Когда ты смотришь на отрезанную душманами голову офицера, с которым еще вчера пил жгучую, как серная кислота, спиртовую бодягу и слушал его теплые рассказы о жене и детях, которым уже заготовлены подарки, когда на тебе еще его кроссовки, которые он дал тебе перед выходом в горы, в такие минуты по мозгам твоим кто-то особенно сильно-проводит крупным наждаком и к тебе является истинное понимание цены жизни и цены смерти… И тогда в голове рождаются не мысли о долге и обязанности перед Родиной, а злющие тирады и ты в Бога душу мать проклинаешь всех, кто послал тебя на бестолковую и ненужную войну…

Непонятная война — наихудшая из всех ее типов. Ибо жертвы, приносимые ей теми, кто идет на поле боя, руководствуясь ложной целью, бессмысленны. Самое большое преступление политиков — бросать свои войска в сражения, которых можно было избежать.

Я бродил по Кабулу, всматриваясь в лица афганцев. Я видел разные их взгляды. В одних была теплая братская доброта. Другие были зловещие, как зрачки автоматных стволов…

В тот день из штаба 40-й армии мне надо было перебраться в 103-ю воздушно-десантную дивизию. Я ехал туда на штабном «уазике» в сопровождении солдата, который держал на коленях автомат с двумя перевязанными синей изолентой «рожками». В лобовом стекле такой же изолентой были заклеены крест-накрест две пробоины от пуль.

На окраине города в нашей машине случилась какая-то поломка. Пока водитель с охранником возились с двигателем, я выбрался из жаркой, как духовка, машины перекурить.

Недалеко от дороги было кладбище — бессистемная россыпь могильных камней, возле которых пестрели на палках разноцветные лоскутки зеленой, красной и белой материи. Возле одного из камней я заметил черную детскую голову, склоненную к земле. Афганенок стоял на коленях подле свежей могилы и тихо плакал. Я вернулся к машине, взял банку колы и направился к пацану. Он, будто перепуганный воробей, вспорхнул с места и, отбежав недалеко, снова присел за камнем.

Я снова двинулся к нему, держа впереди себя банку с водой, всем видом давая понять миролюбивость своего намерения. Но афганенок снова убегал от меня, кружа возле могилы, у которой я его застал.

В конце концов, я не выдержал этой неуместной игры на кладбище и, оставив банку с колой у свежего могильного камня, пошел к машине. Перед тем как залезть в салон, оглянулся. Афганенок подошел к банке и швырнул ее в мою сторону. Затем снова стал на колени и заплакал пуще прежнего. Когда двигатель машины заурчал, пацан повернул голову в мою сторону и показал маленький грязный кулак…