Джон Бэррон - Пилот МИГа - последний полет лейтенанта Беленко

Как это возможно! Да если бы такое случилось в Союзе, КГБ тут же пришило бы корреспондентам обвинение в шпионаже!

Процессия внезапно остановилась. Японец выскочил из машины и побежал к телефонной будке. Телефонный разговор журналисты уж никак не смогут подслушать. Когда японец вернулся, и машины снова помчались по шоссе, переводчик обратился к Беленко. „Мы очень извиняемся, но принято решение поместить вас в тюрьме. Нет другого места, где можно было бы гарантировать вашу безопасность. Сегодня тюрьма будет для вас самым безопасным местом в Токио**.

Тем же способом, что и в Хакодатэ, они оторвались от преследования на пересечении шоссейных магистралей: машины разделились и помчались по разным улицам. Спустя минут десять машина с Беленко въехала на территорию морской базы. „Здесь один американец хотел бы поговорить с вами”.

Темные сипы реакции. Сейчас я встречусь с „темными сипами"? Как они выглядят? Что они со мной сделают?

Американец в сером костюме, белой рубашке с воротничком на пуговках, галстуке с булавкой поднялся и протянул руку, когда Беленко вошел в кабинет командира базы. Он был худощав, хорошо сложен, в очках.

— Меня зовут Джим, я представляю правительство Соединенных Штатов, — сказал он по-русски. — Мне приятно вас встретить и сообщить, что Президент Соединенных Штатов удовлетворил вашу просьбу о политическом убежище. Можете больше не волноваться. Как только будет покончено с формальностями, вы полетите в Америку. Есть ли у вас какие-нибудь вопросы или просьбы? Хотите ли что-нибудь сказать?

— Нет, я все понял.

— Отлично! Теперь отдыхайте. Мы скоро снова увидимся и тогда сможем побеседовать в свободной обстановке.

Беленко почему-то ожидал большего и был разочарован, что его первая встреча с американцем оказалась такой простой, похожей на обычное знакомство.

Эти темные сипы выглядят очень миролюбиво. Но может быть они умело прячут свое настоящее лицо до поры, до времени?

Бесконечно извиняясь за характер временного убежища, в котором пришлось поместить Беленко, японцы старались изо всех сил устроить его получше. Они уложили матрасы на пол его тюремной камеры, нанесли подушки, простыни и одеяла, вкатили цветной телевизор, достали шахматы, пригласили поупражняться в спортзале, принять горячую ванну. Они всячески подчеркивали, что охрана, ни минуты не спускавшая с него глаз и даже сопровождавшая в туалет, необходима для его безопасности. В этот вечер ему подали обед из вереницы блюд. Лучшей пищи Виктору есть не доводилось.

Решив, что еда специально готовилась для него, Беленко спросил, кто этот замечательный шеф-повар. Японцы пожали плечами: они всего-навсего принесли еду из ближайшего кафе.

— Правда? — вырвалось у Беленко. — Я слышал, что вы тут все чуть не с голоду мрете!

Пообедав, он наслаждался горячей ванной. Впервые с тех пор, как он начал свой „последний полет” Виктор почувствовал себя спокойно, раскованно. Даже охранники заулыбались, когда он вышел из ванной, облаченный в шелковое кимоно и сандалии. Несмотря на усталость, хотелось поупражняться, и Беленко направился в спортзал, но один из охранников потянул его за рукав и показал на камеру. Оказалось, кто-то достал ему холодное японское пиво! Оно оказалось даже лучше, чем он ожидал. На этот раз спал Виктор как убитый, несмотря на то, что камера и коридор были ярко освещены всю ночь.

На следующее утро японцы оглушили Беленко известием. он привлечен к суду за нарушение законов страны. Его привели в канцелярию тюрьмы, где одетый в мантию судья зачитал формальное обвинение, которое пожилой переводчик перевел на русский:

— Вы обвиняетесь в нарушении законов Японии по четырем статьям. Вы нелегально нарушили воздушное пространство страны. Прибыли в страну без визы. Имели пистолет. И стреляли. Признаете ли вы себя виновным?

— Да.

— Почему вы нарушили воздушное пространство Японии?

— К сожалению у меня не было другой возможности попасть в вашу страну. Самолет был единственным доступным мне средством.

— Почему у вас нет визы?

— Если бы я попросил визу, меня бы на всю жизнь упекли в тюрьму.

— Почему вы ввезли пистолет в Японию?

— Пистолет является частью моего снаряжения. Без него я не получил бы разрешения на полет.

— Почему вы стреляли?

— Чтобы не допустить к самолету людей, которые могли бы повредить его. Самолет представляет большую ценность для западного мира.

— Готовы ли вы подписать признание своей вины по всем пунктам обвинения?

— Если вы этого потребуете.

— Я постановляю, — объявил судья, — что это особое дело, которое не должно повлечь за собой наказания. Не бойтесь. Мы не собираемся нарушить ваши планы…

Официальная процедура суда закончилась. Судья улыбнулся, пожал подсудимому руку и попросил переводчика пожелать ему всех благ.

В то время, как Беленко находился в суде, в его камеру принесли пакет и записку: „Было приятно познакомиться с вами. Буду рад, если эти книги помогут вам скоротать свободные часы. Всего наилучшего. Джим”.

В пакете было две книги: рассказы А. Солженицына и „Большой террор” Роберта Конквеста, обе на русском. Беленко начал читать с любопытством, затем увлекся и забыл обо всем на свете.

Солженицынские страницы дышали жизненной правдой. Находясь в Советском Союзе, Виктор встречался с этой правдой на каждом шагу, но не был в состоянии осознать ее значение. Не раз видел он деревни, подобные изображенной Солженицыным в „Матренином дворе”, захудалые, голодные, заброшенные, избы с тараканами, а вокруг — навоз, безнадежность. Такой же была Чугуевка, такой была деревня за забором тренировочной базы, где он изучал МИГ-25. А Шухов из „Одного дня Ивана Денисовича”? Разве умирающий украинец, которого Беленко посадил в машину не был таким Иваном Денисовичем?

„Большой террор” развернул перед Беленко адову картину сталинских лет, когда, по крайней мере, 15 миллионов уморили голодной смертью, расстреляли, запытали на смерть. Никогда не приходилось ему читать книгу, где бы так скрупулезно — ссылками на опубликованные источники, в основном советские, документировался каждый факт. Не вызывающую сомнения в абсолютной достоверности всего изложенного.

Забыв о еде и питье, Беленко читал и перечитывал, пока, наконец, через два дня закрыл книгу с ощущением, что получил ответ на вопрос, который беспокоил его давно.

Всю свою сознательную жизнь он догадывался: что-то неладно в советской системе, что-то в корне неправильно. Немало явлений наталкивали его на этот вывод. С годами он пришел к заключению, что болезнь советской системы неизлечима. Однако он никогда не представлял себе так ясно, как теперь, первопричину бедствий, постигших его родину.