Александр Куланов - Роман Ким

Солженицын в 4-й главе — «Архипелаг каменеет», 3-й части «Архипелага ГУЛАГ» пишет [512] 511 Цит. по А. Солженицыну. : «Я почти исключаю Колыму из охвата этой книги. Колыма в Архипелаге — отдельный материк, она достойна своих отдельных повествований. Да Колыме и “повезло”: там выжили Варлам Шаламов и уже написал много; там выжили Евгения Гинзбург, О. Слиозберг, Н. Суровцева, Н. Гранкина и другие — и все написали мемуары. Я только разрешу себе привести здесь несколько строк В. Шаламова о гаранинских расстрелах:

“Много месяцев день и ночь на утренних и вечерних поверках читались бесчисленные расстрельные приказы. В 50-градусный мороз музыканты из бытовиков играли туш перед чтением и после чтения каждого приказа. Дымные бензиновые факелы разрывали тьму… Папиросная бумага приказа покрывалась инеем, и какой-нибудь начальник, читающий приказ, стряхивал снежинки с листа рукавицей, чтобы разобрать и выкрикнуть очередную фамилию расстрелянного”».

Из указанных Солженицыным людей на японский была переведена книга Евгении Гинзбург «Крутой маршрут» (в японском издании — «Светлая ночь, темный день» [513] 512 «Акаруй еру курай хиру» (изд. Бондзинся, 1974. Перевод Танака Хадзимэ). ). С г-жой Гинзбург, матерью эмигрировавшего в Америку и теперь живущего в Вашингтоне писателя Аксенова, мне доводилось раз встречаться в Москве. Это была очень теплая пожилая женщина, по которой и не подумаешь, что она провела 18 лет суровой лагерной жизни.

Как бы там ни было, в конце 30-х годов Роман Ким был не иначе как в лагере на Колыме. Человек, предоставивший мне эту информацию, и по сей день здравствует, поэтому я должен назвать его анонимом. Это было зимой 1981 года, в мое первое посещение Москвы после того, как мне семь лет отказывали в советской визе из-за моего перевода «Архипелага ГУЛАГ». Г-н N, работавший в одном институте Академии, узнав, что я — переводчик японского издания «Архипелага ГУЛАГ», сказал следующее. «По правде говоря, я тоже был в лагере на Колыме. Правда, не так долго. Меня арестовали в 1937 году, когда я был студентом, но мой родственник был старым членом Академии, и он попросил за меня Вышинского. Вы ведь знаете Вышинского. После войны он работал на съезде ООН в Нью-Йорке, но в эпоху Большой Чистки 30-х годов он был загруженным работой генеральным прокурором. Изначально он из меньшевиков, и говорят, что он из кожи лез доказать Сталину свою преданность. А тогда он только стал членом Академии и, похоже, удивился, что это за письмо от старшего академика, и открыл его. Говорят, обычно он вообще не открывал письма. Ведь это было время, когда одного за другим арестовывали сотни тысяч безвинных, и личных просьб и жалоб в его адрес, наверное, было много. Открыл он письмо, а там написано, мол, племянника моего арестовали, не перепроверите ли еще раз дело? Вышинский суть письма передал подчиненному, ведь это была просьба от старшего члена Академии. Но тогда дела-то велись, а ведь это огромное количество, и хранили их в месте вроде склада. Дело мое там найти было невозможно, но по какой-то причине, нет, можно сказать, совершенно случайно, дело мое нашлось. Но это я уже потом, конечно, узнал. Ну и поскольку это была просьба от Вышинского, наверное, поэтому меня освободили. В ту ночь я спал в лагерном бараке как мертвый. Посреди ночи меня растолкал охранник и повел к начальнику лагеря. Мое сердце объял страх, ведь я не знал, в чем дело, а в комнате начальника вдруг узнал, что меня освобождают. Из Москвы пришла телеграмма, и вроде как начальник думал, что и наутро можно сообщить, но жена его сказала, что такого почти не случается и лучше хоть чуть-чуть быстрее рассказать мне, и поэтому меня посреди ночи растолкали. На следующее утро я один вышел из лагеря и не посмел взглянуть в лица провожающих товарищей. Нет, я помню, мне за себя было стыдно. Я ведь знал, что все товарищи безвинны. Кстати, среди них был и Роман Николаевич, с которым вы дружны…» [514] 513 Это сообщение отвергает предположение, что он отбывал срок во внутренней тюрьме на Лубянке и в Лефортове.

Он заглянул в мои глаза, когда произносил имя «Роман Николаевич».

И тогда меня осенило. В тот день Ким-сан сказал «лагерь в Северной Африке», но это означало «лагерь на Колыме».

То, что ездившие в Испанию попали под чистку, четко описывает и Эренбург. В целом до смерти Сталина и прихода краткой «оттепели» Хрущева в Союзе был «запрет на упоминание Испании». Уж не от того ли не хотел говорить об Испании Ким-сан, что по возвращении на родину его арестовали и послали в лагерь на Колыме? Как бы то ни было, по свидетельству г-на N теперь ясно, что он был в лагере на Колыме.

Хотя и стало ясно, что по возвращении из Испании он был отправлен на Колыму, неясно, когда его освободили. То есть по тому, что в 1947 году он встретился в Москве с Окада-сан, а в 1951 году вышла «Тетрадь, найденная в Сунчоне» (в японском переводе — «Вспоровшие себе живот штабные офицеры живы» [515] 514 «Сэппуку-сита камбо-ва икитэиру». Название перевода приведено неточно. Пропущен суффикс множественности «-тати», перевод Такаги Хидэто вышел в 1952 году как «Сэппуку-сита камботати-ва икитэиру». В 1976 году вышел перевод Хасэгава Ари под тем же названием. ), понятно, что это было еще до смерти Сталина. Еще от самого г-на Кима я слышал: «Меня отправили на Берлинскую операцию, не на Дальний Восток» [516] 515 Это утверждение противоречит информации о том, что он был освобожден 29 декабря 1945 года, потому что Берлинская операция началась 16 апреля 1945 года. . Тогда я совершенно еще не подозревал о Колыме и мне не показалось это странным. Но если он был в лагере на Колыме, то как он попал на Берлинскую операцию? Могу предположить только одно — отправка на фронт прямо из лагеря. Я слышал, что были случаи, когда людям, из лагеря просившим отправить их на фронт, разрешали это. Однако почему-то Ким-сан не рассказывал о Берлинской операции.

Окада Ёсико-сан встретилась в феврале 1947 года в Москве с Романом Кимом, и он отвел ее в Издательство иностранной литературы. По ее словам, тогда Ким-сан радостно рассказывал ей, что по этой же дороге ходили супруги Окано (имя, которым пользовались Носака Сандзо [517] 516 Носака Сандзо (1892–1993) — деятель КПЯ, КПК, КП Англии и Коминтерна. Во время пребывания в Москве и Китае использовал псевдоним Окано Сусуму. Жена — Носака Рё. с супругой во время эмиграции в Москве) и Умэко-сан (жена Хидзиката Еси [518] 517 Хидзиката Ёси (1898–1959) — драматург, театральный режиссер. Посетил СССР в 1933 году как представитель Союза пролетарских драматургов Японии и остался до 1937 года, когда его выслали из страны. ). Каждый раз, что мне доводилось бывать в Москве после 1958 года, я посещал г-на Кима, и мы говорили на самые разные темы, но почему-то я ничего не слышал от него о Коминтерне и причастных к партии людях. В районе 1958 года, когда я впервые посетил дом в Зубовском переулке, было еще не так много даже газетчиков, собиравшихся у него дома. Но когда настали 60-е, мне кажется, что в его красной комнате стали собираться и беззаботно разговаривать с ним по-японски японцы самых разных областей работы, включая представителей торговых фирм.