Ирэн Фрэн - Клеопатра

Октавиан скрупулезно собирает все слухи, и смутные и достоверные, особенно если они могут подкрепить те сплетни, коими он намеревается поделиться с римским народом. Однако, вопреки похабным анекдотам, которые он хочет предать гласности, Антоний вовсе не проводит свои дни в пьяном отупении, изредка прерывая его, чтобы размять мускулы или сыграть свою маленькую партию в оркестрованной Клеопатрой музыкальной пьесе. Действительно, на ночных пиршествах «неподражаемых» царит полная раскованность, там исполняют неприличные танцы, устраивают розыгрыши и рассказывают непристойности, причем царице все это удается блестяще. Но в остальное время Антоний, как любой полководец, чья армия находится на зимних квартирах, посвящает все свои силы подготовке новой кампании, которую опять планирует провести в Армении. Когда у него остается какой-то досуг после занятий с солдатами и совещаний со штабными, он, как некогда в Афинах, тратит его на чисто интеллектуальное общение с учеными Александрии; в таких случаях его сопровождает Клеопатра — по свидетельству одного современника, она получает от этого «удовольствие, которое носит явно чувственный характер». Если царице приходится остаться во дворце, чтобы обсудить что-то со своим министром (евнухом — нравы семьи Лагидов не изменились), или если она предпочитает побеседовать со своими медиками, которые Антония как будто не интересуют, она посылает своих людей, чтобы они сопровождали императора. Обычно эту роль исполняют два интеллектуала, имеющие ярко выраженную антиримскую ориентацию: Тимаген и, прежде всего, Алекса — тот самый агент, которому удалось снискать расположение Антония в момент женитьбы последнего на Октавии. Кстати, когда Антоний подумывал о том, чтобы вернуться к Октавии, именно Алекса убедил его не делать этого.

Итак, пока ее супруг-возлюбленный, как он полагает, свободно общается с богами, с учеными, со звездами или с теми книгами, которые еще остались в Неподражаемом городе, Клеопатра, находится ли она близко или далеко, ни на минуту не выпускает его из виду, контролирует его, наблюдает за ним: она удерживает его около себя, воздействуя не на его чувства, но на его разум.

И именно здесь таится опасность: в ее рассудке, который еще недавно мог мгновенно охватить самую широкую перспективу, но под воздействием страха стал малоподвижным, замутненным — до такой степени, что царица теперь уже не способна думать ни о чем, что происходит за пределами городских укреплений Александрии.

Октавиан пока, так сказать, оттачивает свои стрелы; и делает это тем более успешно, что уже успел подчинить себе почти все римские институты. Он уже зрелый человек; не испытывая склонности к завоевательным войнам, он предпочел попытаться понять, чего ждут от него Рим и Италия.

И осознал, что ожидания эти совершенно элементарны: все хотят просто мира. Однако мира не только в смысле прекращения военных действий; новое веяние состоит в том, что теперь римляне принялись мечтать о счастье в некоем особом понимании этого слова.

Для них «счастье» — не величие, не почетная карьера, не бесконечная череда военных успехов, а маленькие скромные радости частного порядка, праздность и обывательские удовольствия, «золотая середина», как вскоре назовет это все поэт Гораций: осенним утром — жареные каштаны и бокал молодого вина; летом — тень увитой виноградом беседки, лепет фонтана в глубине сада; возможность почитать нежную поэму, насладиться, не торопясь, местным вином, свободной одеждой, тишиной и ласками рабыни.

Как только Октавиан это понял, он решил предложить римлянам форму власти, которая соответствовала бы сложившемуся в их сознании образу: отныне законом станет разум, а в пространственном смысле новая власть удовлетворится уже завоеванными землями, заключенными в разумно установленные границы. Рациональная организация «внутреннего» мира империи придет на смену лихорадочным попыткам покорить хаос огромного «внешнего» мира.

А значит, больше нет места для Диониса. В силу особенностей своего темперамента Октавиан никогда не принадлежал к числу тех, кто умеет дать себе полную волю, потопить свои горести и печали в безумии карнавала или в вине; однако сейчас, когда гений Октавиана созрел, сам дух, вызываемый к жизни культом Бога-Освободителя, стал для него непереносим; он всем своим существом отвергает мистику, которая вдохновляет Антония, и слепое желание последнего завоевать ойкумену, положившись на силы спонтанности, энтузиазма, творческого беспорядка. Цель Октавиана состоит в том, чтобы разметить известный мир межевыми знаками, а потом насадить в этом надежно организованном пространстве цивилизацию, которая будет распространяться медленно и неуклонно, через посредство цельной и связной концепции управления людьми. Будет распространяться из Рима, единственного возможного центра осуществления власти.

Политическое видение Октавиана тоже отличается масштабностью и, главное, оно совершенно необычно. Соперничество Октавиана и Антония теперь переходит в новую фазу: речь уже не идет о соревновании между амбициозным юношей и влиятельным зрелым мужем. Октавиан, как некогда Цезарь, мыслит исторически: по его мнению, жажда экспедиций, имитирующих походы Александра, больше не соответствует ожиданиям времени. Он считает, что нынешние страдания людей невозможно уменьшить, прибегая к чуждым и темным силам, силам безумия и свободы; и убежден, что человечество обретет покой только в мире, вполне поддающемся расшифровке; поэтому ему, императору, следует не соблазнять своих подданных чарами тайны, а решительно обратить их к силам света.

Соответственно, он избирает в качестве покровителя своего проекта бога Аполлона и, несомненно, в это же время устраивает любопытный праздник (о котором кратко упоминает историк Светоний), подражая обычаям кружка «неподражаемых» во всем, вплоть до числа приглашенных: двенадцать участников пиршества изображают богов Олимпа; сам Октавиан появляется в костюме Аполлона, показывая тем самым, что ориентируется на строгий порядок звезд, тогда как Антоний, сбившись с пути, попал в подземный мир, связался с силами хаоса и потому заранее обрек себя на поражение.

Этот банкет, в принципе, должен был остаться тайной для непосвященных. Но слухи о нем вскоре распространились повсюду. И тогда все, от Рима до Египта, поняли, что между Октавианом и Антонием вскоре вспыхнет открытый конфликт и что эта битва будет самой опасной из всех: будет сражением между силами «верха» и «низа», войной богов.

Финальный конфликт между Октавианом и Антонием будет продолжаться два года. Октавиану, очевидно, не терпелось перейти в наступление, потому что он сделал это при первой же возможности, в первый день нового года, в момент, когда во второй раз получил должность консула.