Ирэн Фрэн - Клеопатра

Эта сцена по сути совершенно правдива, хотя факты ей противоречат: дело в том, что в Риме иноземный правитель мог участвовать в триумфальном шествии только в роли побежденного. Обычно его заставляли идти пешком, и это страшное публичное унижение чаще всего заканчивалось — по завершении парада — казнью несчастного. Да и в тот радостный день, когда по улицам везли гигантское изображение Маяка и носилки из аканфа прогибались под тяжестью египетского золота, гостям Цезаря предлагалось еще и зрелище унижения Арсинои.

Значит, Клеопатра видела, как перед ней проходит ее родная сестра, которой тогда едва исполнилось двадцать лет, — в цепях, прихрамывая из-за тяжести оков, — а солдаты эскорта всю дорогу осыпают ее градом непристойностей.

Юная пленница отважно приняла обрушившееся на нее испытание. Ее лицо не выдавало никаких эмоций — разве что желание показать всем, что даже в глубочайшем унижении она, македонская царевна, принадлежащая к столь благородному семейству, зависит только от закона, который сама для себя сформулировала: сохранять достоинство, любой ценой. А ведь она знала, что ее, как и Верцингеторига [61] Руководитель крупнейшего и последнего восстания галльских племен, подавленного Цезарем в 52–51 гг. до н. э. После разгрома восставших вся Галлия стала римской: некоторые племена считались «союзниками» Рима, другие — «покоренными». , который несколько дней назад был задушен в своей подземной темнице в Туллиануме [62] Туллианум , или Мамертинская тюрьма — одна из старейших построек в Риме, в северной части Форума; состояла из двух помещений, нижнее из которых было вырублено в скале, там содержались государственные преступники и взятые в плен иноземные правители. , в конце триумфа ждет смерть.

Наблюдая за своей сестрой, Клеопатра не могла не отметить, что та обладает удивительной силой духа. Это мужество, это царственное безразличие — Клеопатра прекрасно понимала, откуда Арсиноя их черпает; та же удивительная энергия была свойственна самой царице, ту же несгибаемую отвагу проявляли все женщины из их семьи, другие Береники, Клеопатры и Арсинои, которые никогда не плакали и не сдавались, не отступали ни перед чем — ни перед инцестом, ни перед изгнанием, ни перед смертью своих детей, ни перед войной, ни перед необходимостью хладнокровно уничтожать противников (будь то даже их дети, братья, сестры, матери или мужья). У Арсинои — то же врожденное умение при всех обстоятельствах сохранять величие, та же своеобразная смесь гордости, коварства и упорства. И, главное, абсолютное презрение к смерти.

Римская толпа сразу же прекратила свои издевки. Люди, пришедшие, чтобы насладиться праздничным зрелищем, вдруг почувствовали какую-то неловкость; замолчали даже солдаты. Кое-кто заплакал, стали раздаваться крики, обращенные к Цезарю. Граждане Рима желали, чтобы он пощадил юную пленницу.

И вот, в тот миг, когда Клеопатра поверила, что теперь, когда она имеет такого возлюбленного и такого сына, Вселенная, наконец, полностью раскрылась перед ней и готова удовлетворить ее ненасытный аппетит; когда царица могла подумать, что, наконец, прикоснулась к чему-то, более могущественному, чем само могущество, и более величественному, чем само величие, атмосфера семейной трагедии вновь сгустилась над ней. Из соображений элементарной безопасности царица хотела смерти своей соперницы; и вдруг, когда она уже почти добилась осуществления этого желания, римляне потребовали, чтобы ее злейшему врагу сохранили жизнь.

Цезарь мгновенно почувствовал, что ветер переменился. Примирить желания толпы и желания его возлюбленной не было никакой возможности — и он тотчас отступил, дал народу понять, что разделяет его чувства. Он действительно после триумфа пощадил Арсиною, позволил ей жить в храме Эфеса, наложив на нее лишь одно ограничение: она никогда не должна была покидать пределы храмовой территории.

Клеопатре, наблюдавшей со своего места эту сцену, не оставалось ничего иного, как проглотить обиду; и, подобно Арсиное, она приложила все усилия, чтобы на ее лице ни на секунду не промелькнуло то особое выражение суровой невозмутимости, которое, отчетливее, чем что-либо другое, показало бы всем: пленница в лохмотьях и роскошно одетая царица — родные сестры.

Итак, едва Клеопатра оказалась на вершине, судьба уже начала втайне готовить ее падение. Чем выше ты поднялся, тем опаснее твое положение. Этот закон универсален, безжалостен: на вершинах долго оставаться нельзя. В старой римской пословице та же мысль выражена так: «Тарпейская скала находится рядом с Капитолием» [63] С Тарпейской скалы сбрасывали преступников. Капитолий — один из семи холмов; политический и религиозный ценгр Рима. — Примеч. науч. ред. .

Кстати, уже в вечер первого (галльского) триумфа, когда Цезарь, в сопровождении семидесяти двух ликторов, направился к тому самому Капитолию, чтобы, в соответствии с обычаями, принести жертву Юпитеру, у него сломалась ось колесницы, что было дурным знаком. Диктатор упал, и ему удалось остаться невредимым — и сохранить достоинство — лишь, благодаря его легендарному хладнокровию.

Римлянам, которые во всем видели указания богов (в том, например, что человек оступился, перешагивая через порог, или что ворон прилетел с левой стороны, или даже в простом чихании), это предзнаменование должно было показаться очень тревожным — тем более что инцидент произошел перед храмом, посвященным Фортуне, единственному божеству, к которому Цезарь испытывал некое подобие религиозного чувства.

Следовало ли понимать это так, что судьба вскоре отвернется от диктатора? Что Цезарь, после своих триумфов, будет обвинен в государственной измене и сброшен с отвесных скал, примыкающих к тому самому святилищу, где он собирался принести жертву Юпитеру?

Все знали, что диктатор не верит в предзнаменования. По этому поводу рассказывали десятки анекдотов; говорили, например, что однажды, когда Цезарь собирался предпринять какое-то важное начинание, прорицатель, который, следуя ритуальному церемониалу, извлек внутренности жертвенного животного, объявил, что у животного нет сердца и что, следовательно, диктатор должен отказаться от своего проекта. Цезарь даже не наклонился над животным, дабы самому удостовериться в истинности того, что сказал прорицатель. А просто ответил (не без высокомерия, ибо был, как-никак, великим понтификом): «Все будет хорошо, коли я того пожелаю, а то, что у скотины нету сердца, неудивительно» [64] Сердце у римлян считалось обитателем разума. Цезарь стал главой верховной жреческой коллегии — великим понтификом — еще в 63 г. до н. э. См.: Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей (пер. М. Л. Гаспарова). Божественный Юлий, 77. . То есть он проигнорировал знамение, как делал и во многих других случаях, — и ничего плохого с ним не случилось.