Элис Токлас - Моя жизнь с Гертрудой Стайн

Моя вторая просьба менее приятная — больше работы для вас, да и вся история неприятна и противна моей натуре — но сказать «нет» нельзя — разве что благодаря неожиданному решению с вашей стороны — я была бы благодарна, никто бы не узнал, а я смогла бы искренне заявить: библиотека [Йельского университета] сожалеет, но это невозможно. И чем больше я размышляю об этом, тем больше мне нравится идея вашего отказа — а потому умоляю так поступить.

Но полагаю, вам надлежит знать, в чем отказать. Встречались ли вы с Хайме Сабартесом — старым протеже Пикассо. Он вроде противного прихлебателя, которого Пикассо поддерживает и который в ответ заботится об уплате счетов — отвечает на телефонные звонки и т. п. Он написал жалостливые книги — одну или две. Сейчас он предлагает писать другую книгу, о П., скорее весьма краткий текст к фотографиям Пикассо, что будет нечто биографическое. Пикассо, хоть и не поддерживает эту идею, но и не отвергает. Одним утром он позвонил мне и попросил все его ранние фотографии. Когда он услышал, что они все в Йеле, то попросил: пусть сфотографируют их для меня — мол, Пикассо особенно хочет ранние фотографии и они, насколько мы знаем, были только у Гертруды. Это очередная бесконечная бессмыслица и потеря вашего времени, к тому же затрагивает мою дружбу с Ольгой. Я знаю, что она разгневается, увидев прошлое Пикассо с Фернандой и Ивой (а эти фотографии, как вы незамедлительно узнаете, именно те, которые Сабартес представит перед глазами каждого) — она посчитает, что это обесчестит ее и Паоло — в конце концов, она его жена и мать его единственного законно рожденного ребенка. Будто нынешней ситуации недостаточно, так Сабартес хочет оживить беспорядочное прошлое. Он ущемляет ее социальный статус, низводя до уровня его любовниц. Такова ее точка зрения — я знаю — и здесь я поддерживаю все, что она не может терпеть — в основном потому, что люблю Пабло тоже — и слаба перед ним, но в особенности потому, что не уверена, что Гертруда отказала бы. У Гертруды это зависело немного от настроения в определенный момент. И поскольку Сабартес бесконечно говорил об этом, эта история вертелось у меня в голове беспрестанно и, наконец, я сказала [ему] «да». Теперь, если вы не откажетесь — а я глубоко и искренне надеюсь, что откажетесь — С. хочет копии всех фотографий за весь тот период, включая фотографию П. с вытянутой рукой и Паоло — но не фотографию, сделанную Ман Рэем. Он также хочет одну с Фернандой и собакой и маленькую фотографию одной Эвы в кимоно, похожей на гейшу, эдакая маленькая французская буржуа. За фотографии заплатит жена Кидди — издатель Сабартеса в конечном счете возместит мне расходы. Их следует отправлять обычной почтой (все расходы оплачивает миссис Кидди).

Здешние новости в основном касаются приезжающих и уезжающих американцев. Сазерленд и его жена здесь — уже больше месяца — они остаются еще на два месяца — за исключением коротких визитов в Бельгию и Голландию. Он работает над третьей главой — вторая восхитительна. Его пребывание здесь многое значит для меня, он симпатичен во всех отношениях — с ним всегда соглашаешься. Еще У. Рейни из «Райнхарта» — приятель Карла — милый и весьма здравый человек. Еще миссис [Мина] Куртис, подруга Вирджила и Карла, которая ведет корреспонденцию Пруста, очень интересный человек. Это не дает мне скучать — но не надоедает, как я надоедаю вам. Простите меня, пожалуйста, — будем надеяться, что больше не будет к вам требований — по крайней мере от меня.

Как всегда благодарность и моя любовь,

Аннетт Розеншайн, Беркли, Калифорния [125] Anette Rosenshine — подруга юности Элис. Знакомая Стайнов по Сан-Франциско, художница (вместе с Сарой Стайн) в школе Матисса. .

30 июня 1948 г.

улица Кристин, 5, Париж VI.

Неделями собиралась тебе написать, но тут сущее вторжение соотечественников и прочих иностранцев и они — друзья и знакомые и корреспонденты — заполняют и мою квартиру и мое время. Но поскольку они появляются из-за Гертруды, ничего не поделаешь. Помнишь ли [Патрика] Брюса (с золотистой бородой и его сына Тима). После того, как Блерио перелетел канал, он сказал — запомните мои слова — мы станем свидетелями, как люди будут проводить выходные в Париже. Некоторые и в самом деле так поступают. Но сейчас суматоха унялась и я освободилась для того, чтобы тебе написать — хотя перо скверное. Приятно, что ты запомнила мой день рождения — и я искренне благодарна тебе за добрые пожелания. Мы все в них нуждаемся, поэтому я посылаю и мои от всего сердца, хотя 14 апреля давно позади. Спасибо и за рисунок дома 2300 [Калифорния стрит], сделанный Кристофером Рэмбо. Я с трудом верила своим глазам — таким и остался в моей памяти — хотя он уже развалившийся и типично Сан-Францисский. Мы переехали в него свыше пятидесяти лет тому назад, в 1895. Ты помнишь гостиную — в которой я повесила картинку The Gibson Girlв рамке безобразно зеленого цвета, к маминому изумлению и папиному ужасу. После 4-х лет мама умерла, и мы переехали на Фарелл стрит, где было не так уж интересно, как на 2300, несмотря на болезнь матери. Ты наверняка помнишь, каким старомодным тираном был дедушка. А вот сейчас и мы достаточно стары, чтобы быть прабабушками — хотя ты моложе меня на три года. Возможно, имей мы внуков, они бы нашли нас весьма скучными и надоедливыми как мы находили наших. Как выражался Майк — не будем в это углубляться.

На днях я прочла в газете, что скончалась мисс [Гертруда] Атертон. Это было для меня шоком, хотя она была очень, очень старой, о ней думали, что будет жить вечно. Мы с ней были недолго знакомы, затем встретились в С. Франциско в 1935, когда она очень радушно принимала Гертруду — уже тогда ей было за 70, очень красивая, в невероятно светло-голубом платье. Помнишь наше увлечение ее романами? Во время оккупации я перечитала некоторые из них и приятно удивилась, обнаружив, насколько хорошо она писала. Хотя описываемое время заметно устарело, повествование удерживает внимание читателя до самого конца — в ней ощущается некое благородство.

Появился ли пикассовский портрет Гертруды в С. Ф. — он должен быть выставлен на его, Миро и Хуана Гриса выставке. Перед отправлением портрета я позвонила П. и спросила, не хотел бы он глянуть на портрет до отправки. Он тут же примчался — живет в трех кварталах отсюда. Немного поговорил со мной (я редко вижу его), затем резко и внезапно вскочил, стоял перед картиной несколько минут, как бы впитывая ее, затем просто отсалютовал ей. «О, боже — сказал он — ни ты, ни я больше не увидим ее опять». Затем поцеловал мою руку и выбежал из квартиры. У меня осталось места лишь для того, чтобы послать мою любовь.