Лев Славин - Ударивший в колокол

Но не надо думать, что это большое историческое событие во всех его подробностях решилось в одном разговоре. Немало дней ушло у Герцена и Огарева на обсуждение всех сложностей этого предприятия — газеты «Колокол», как они в конце концов окрестили свое будущее детище. Дней, но и ночей. Иногда и ночью врывался Герцен в комнату Огарева, расталкивал его:

— А знаешь, меня осенила недурная мысль: заведем в «Колоколе» отдел «Смесь» и наполним его лаконичными, острыми заметками о грязных проделках бюрократов, взятках, самодурстве, произволе, невежестве, беззакониях и просто преступной глупости властей, как губернских, так и самой верхушки! И еще: сельские дела, земля, крестьянство — это твоя часть…

Потом пошли заботы типографские. Чердецкому, заведующему Вольной русской типографией, прибавилось хлопот. Но он был рад им. Этот польский эмигрант был из числа тех людей, которые, узнав Герцена, прилеплялись к нему душой. В зеленых глазах высокого черноволосого Людвига Чернецкого стояло обожание, когда он смотрел на Герцена. Александр Иванович знал, что может всецело на него положиться. Чернецкий никогда не обманывал его доверия. Что из того, что он не блистал умом, не читал Гегеля (вряд ли он и имя его слышал) и был обидчив (польский гонор!), так что Герцену приходилось сдерживать при нем напор своего блистательного остроумия. Но он высоко ценил преданность Чернецкого, честность и практическую сметку. Чернецкий хранил как драгоценность обращенные к нему слова Герцена: «Дайте вашу руку… Помощь, которую вы мне сделали упорной, неусыпной, всегдашней работой, страшно мне облегчила весь труд. Братская вам благодарность за это…»

Вскоре появилось объявление о предстоящем выходе «Колокола». Оно было приложено в последней книжке «Полярной звезды». Это было нечто вроде программы будущей газеты. В ней издатели обещали «всегда быть со стороны воли — против насилия, со стороны разума — против предрассудков, со стороны науки — против изуверства, со стороны развивающихся народов — против отстающих правительств…».

Еще не видя подписи, нетрудно в этих замечательных противоположениях узнать твердую руку Герцена.

Там же крупным шрифтом выделено то, что «Колокол» считает «первым, необходимым, неотлагаемым шагом:

Освобождение слова от цензуры!

Освобождение крестьян от помещиков!

Освобождение податного состояния от побоев!»

Огарев в это время трудился над стихотворением, долженствовавшим открыть первый номер. Немало он, вопреки своему обыкновению писать без помарок сразу набело, позачеркивал слов, даже целых строф. Шутка ли, стоять во главе первого номера «Колокола»! Стихотворение так и называлось: «Предисловие». Оно предшествовало редакционной программе и, в сущности, было программой в стихах:

В первом номере был обширный обзор, подписанный «Р. Ч.» — псевдоним, которым первые годы пользовался Огарев. Его же — обзор министерства внутренних дел. Затем — отделы «Смесь» и «Правда ли?», где язвительное перо Герцена прошлось по различным случаям безобразного произвола в России.

Вообще же первые номера — или, как их называли издатели, листы «Колокола» — были составлены усилиями двух человек: Герцена и Огарева. Впоследствии редакция значительно расширила список сотрудников — и не только за счет корреспондентов из России, так сказать самотека. Герцен в этом отношении всегда проявлял широту. Его личные более чем холодные отношения с Сазоновым и Энгельсоном не помешали ему привлечь их к сотрудничеству. Двери его дома были для них закрыты, но широко открыты ворота в Вольную русскую типографию.

Как была решена вторая часть «проектеца», наиболее трудная: распространение «Колокола» в России?

Один из первых перевалочных пунктов был организован в Кенигсберге, относительно недалеко от русской границы. Заботу об этом взял на себя немецкий революционер Иоганн Якоби, с которым Герцен сблизился в Женеве. Это был верный человек с хорошо налаженными подпольными связями. Его услугами издавна пользовался Герцен для отправки в Россию своих произведений «С того берега», «Писем из Франции и Италии» и других. За несколько лет до появления «Колокола» Герцен писал Якоби: «Пропаганда — единственное дело, которое мне остается; помогите мне в этом… это большое утешение, когда встретишь человека в пустыне…»

В дальнейшем каналы проникновения «Колокола» в Россию умножились. К германской границе прибавилась на юге турецкая, на севере — финская. Небольшой по размеру и тонкий «Колокол» свободно умещался в чемоданах с потайным отделением. Иногда ему придавали видимость тюков с упаковочной бумагой, и тогда «Колокол» проникал в Россию целыми кипами. Пользуясь нерадивостью или скрытым сочувствием почтовых чиновников, отправляли «Колокол» просто в почтовых пакетах. Ненависть к царскому режиму была так разлита в различных слоях населения, что русским людям доставляло удовлетворение одурачивание его. Доходило до того, что в портовых городах за границей использовали прибывавшие туда военные суда: «Колоколом» начиняли стволы боевых орудий.

«Колокол» и сам был дальнобойным орудием. Его бившие без промаха снаряды ложились в самых потаенных углах царской империи.

Конечно, «Колокол» не выжил бы, если бы не связал себя единой кровеносной сетью с Россией. Он питал ее своей правдой и гневом, а она его — своими бедами и горестями. «Колокол» не был изделием эмигрантов для утешения их узкого круга. Сила его в том, что он стал народным органом.

И произошло это с поразительной быстротой. Издатель Трюбнер был завален заказами на «Колокол», исчислявшимися тысячами. Понадобились повторные издания.

Книжный магазин Трюбнера находился на Патерностер-роу у собора святого Павла. Эта улица вроде Литейного проспекта в Ленинграде — центр книжной торговли.

Николай Трюбнер, энглизированный немец, «в сущности, — как отозвался о нем Кельсиев в своей „Исповеди“, — добрый малый, ловкий издатель — человек практически неглупый и очень оборотливый. На лондонских изданиях он нажил большие деньги…». Это обстоятельство преисполнило его таким преклонением перед Герценом, что он выставил у себя в магазине бюст Александра Ивановича, изваянный по его же, Трюбнера, заказу.

Герцена это несколько конфузило, и, бывая в магазине Трюбнера, он старался держаться спиной к этому прижизненному памятнику, чтобы не подумали, что он любуется собственным изображением. Все же нет-нет да искоса поглядывал на него.