Владимир Высоцкий - Не вышел из боя

и взял на карандаш.

Он выволок на свет и приволок

Подколотый пришитый матерьял.

Никто поделать ничего не смог.

Нет. Смог… один, который не стрелял.

Рука упала в пропасть

с дурацким звуком: «Пли!»

И залп мне выдал пропуск в ту сторону земли.

Но слышу: — Жив, зараза!

Тащите в медсанбат!

Расстреливать два раза уставы не велят.

А врач потом всё цокал языком

И, удивляясь, пули удалял,

А я в бреду беседовал тайком

С тем пареньком, который не стрелял.

Я раны, как собака, лизал, а не лечил.

В госпиталях, однако,

в большом почёте был.

Ходил, в меня влюблённый, весь слабый женский пол:

— Эй, ты, недостреленный!

Давай-ка на укол!

Наш батальон геройствовал в Крыму,

И я туда глюкозу посылал,

Чтоб было слаще воевать ему.

Кому? Тому, который не стрелял.

Я пил чаёк из блюдца, со спиртиком бывал.

Мне не пришлось загнуться, и я довоевал.

В свой полк определили:

— Воюй, — сказал комбат, —

А что недострелили, так я не виноват.

Мне быть бы радым, но, присев у пня,

Я выл белугой и судьбину клял, —

Немецкий снайпер дострелил меня,

Убив того, который не стрелял.

Ожидание длилось,

а проводы были недолги —

Пожелали друзья:

«В добрый путь! Чтобы всё — без помех!»

И четыре страны

предо мной расстелили дороги,

И четыре границы

шлагбаумы подняли вверх.

Тени голых берёз

добровольно легли под колёса,

Залоснилось шоссе

и штыком заострилось вдали.

Вечный смертник — комар

разбивался у самого носа,

Превращая стекло лобовое в картину Дали.

Сколько смелых мазков

на причудливом мёртвом покрове,

Сколько серых мозгов

и комарьих раздавленных плевр! —

Вот взорвался один,

до отвала напившийся крови,

Ярко-красным пятном

завершая дорожный шедевр.

И сумбурные мысли,

лениво стучавшие в темя,

Устремились в пробой —

ну,

попробуй-ка, останови!

И в машину ко мне

постучало просительно время.

Я впустил это время,

замешенное на крови.

И сейчас же в кабину

глаза из бинтов заглянули

И спросили: «Куда ты?

На Запад?

Вертайся назад!»

Я ответить не смог:

по обшивке царапнули пули.

Я услышал: «Ложись!

Берегись!

Проскочили!

Бомбят!»

Этот первый налёт

оказался не так, чтобы очень.

Схоронили кого-то,

прикрыв его кипой газет,

Вышли чьи-то фигуры —

назад на шоссе из обочин,

Как лет тридцать спустя,

на машину мою поглазеть.

И исчезло шоссе —

мой единственно верный фарватер.

Только — елей стволы

без обрубленных минами крон.

Бестелесый поток

обтекал не спеша радиатор.

Я за сутки пути

не продвинулся ни на микрон.

Я уснул за рулем —

я давно разомлел до зевоты.

Ущипнуть себя за ухо

или глаза протереть?

В кресле рядом с собой

я увидел сержанта пехоты:

«Ишь, трофейная пакость, —

сказал он, — удобно сидеть»,

Мы поели с сержантом

домашних котлет и редиски.

Он опять удивился:

откуда такое — в войну?

«Я, браток, — говорит, —

восемь дней как позавтракал в Минске

Ну, спасибо! Езжай!

Будет время — опять загляну».

Он ушел на Восток

со своим поредевшим отрядом.

Снова мирное время

в кабину вошло сквозь броню.

Это время глядело

единственной женщиной рядом.

И она мне сказала:

«Устал! Отдохни — я сменю».

Всё в порядке. На месте.

Мы едем к границе. Нас двое.

Тридцать лет отделяет

от только что виденных встреч.

Вот забегали щётки,

отмыли стекло лобовое —

Мы увидели знаки,

что призваны предостеречь.

Кроме редких ухабов,

ничто на войну не похоже,

Только лес — молодой,

да сквозь снова налипшую грязь

Два огромных штыка

полоснули морозом по коже

Остриями —

по-мирному — кверху,

а не накренясь.

Здесь, на трассе прямой,

мне, не знавшему пуль, показалось,

Что и я где-то здесь

довоёвывал невдалеке, —

Потому для меня

и шоссе словно штык заострялось,

И лохмотия свастик

болтались на этом штыке…

Ах, дороги узкие, —

Вкось, наперерез! —

Вёрсты белорусские

С ухабами и без…

Как орехи грецкие

Щёлкаю я их.

Говорят, немецкие —

Гладко, напрямик.

Там, говорят, дороги — ряда по три,

И нет табличек «Ахтунг!» или «Хальт!».

Ну что же, мы прокатимся, посмотрим,

Понюхаем не порох, а асфальт.

Горочки пологие —

Я их щёлк да щёлк!

Но в душе, как в логове,

Затаился волк.

Ату, колеса-гончие!

Целюсь под обрез, —

С волком этим кончу я

На отметке «Брест».

Я там напьюсь водички из колодца

И покажу отметки в паспортах.

Потом мне пограничник улыбнётся,

Узнав, должно быть, или просто так.

После всякой зауми,

Вроде «кто таков?»,

Поднялись шлагбаумы

Выше облаков.

Взял товарищ в кителе

Снимок для жены —

И… только нас и видели

С нашей стороны!

Я попаду в Париж, в Варшаву, в Ниццу.

Они — рукой подать, наискосок.