Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

— А чем же еще? Слава Богу, французы лечат меня бесплатно.

— Извините!

Вышла я и расплакалась. Французы идут навстречу, а русские — никогда. А так противно выклянчивать эти подачки. М<���ожет> б<���ыть>, по существу в этом нет ничего унизительного, но все это сопровождается таким тоном, такими взглядами, что я предпочитаю голодать и ходить босиком, чем обращаться к русским организациям.

Вчера вечером мне вдруг стало грустно. У нас очень холодно, и Юрий в 9 часов лег в постель. Я тоже стала раздеваться. И вдруг мне стало грустно. Почему, я до сих пор точно определить не могу. Обидно было, что так рано кончается день, и что ведь он был, в сущности, только подготовлением к этой минуте. Целый день я жду Юрия, а когда он приходит, оказывается, что нечего делать. Потом вспоминала Мамочку, представляла, как она сейчас думает обо мне, и стало грустно, что не видела ее. И как-то вдруг в первый раз почувствовала до конца, что это все не игра, а настоящая жизнь.

Легла и заплакала. Хотелось долго и сладко плакать. Напугала и взволновала Юрия. Хотелось ему объяснить, что я очень счастлива, что мне очень хорошо с ним, а слезы капали и капали.

Сегодня на St. Germain я видела: останавливается автомобиль и черная груда под ним. Подробностей, слава Богу, не разглядела. И сейчас же образовалась толпа.

Сижу одна. Холодно. Перед окном белье развешено, пальцы состираны, болят. Составляла «бюджет» в сотый раз. Все или ничего. А вот сейчас взяла да и съела сыр, купленный к вечеру. И не столько от голода, как от скуки. И злюсь на себя. А как нужно еще завтрашний день просуществовать.

Сейчас пойду к нашим погреться и сушить чулки.

В субботу справляли «Татьяну» Фр<���анко>-рус<���ским> институтом в ресторане «Волга» [112] В субботу справляли «Татьяну» […] в ресторане «Волга» — Русский ресторан «Волга», в котором справляли «Татьянин день», находился по адресу 10, rue Cordelieres. . Что там было, писать не буду. Конечно, речи, и очень интересные: все профессора, в порядке возрастного старшинства, рассказывали какой-нибудь период из своей студенческой жизни. Получилась картина студенчества на протяжении 50 лет. Последним говорил Гурвич. А за ним поднялся Юрий. Говорил хорошо и взволнованно: о нашем положении, о том, какие впечатления оставила у нас революция; что мы не верим в идеалы отцов, ищем новых; а у «отцов» учимся, эксплуатируя их и т. д. Слушали очень внимательно. Назавтра Вишняк говорил Пале-Коле: «Хорошую речь сказал ваш зять. Я с ним во многом согласен». А вчера Милюков говорил, что очень хорошо.

На обратном пути всю дорогу говорили о социализме, об общественном идеале и т. д.

В пятницу были на лекции Эльяшевича. Я обе лекции проспала. А Юрий на обратном пути до станции и дома опять говорил о социализме, о рабочем вопросе. Это его волнует, этим он живет. И это его область, его жизнь. Он и по характеру и по настроению — политик, и должен быть политиком. И мог бы быть незаурядным деятелем, если бы вообще мог быть «деятелем». Не моя ли роль заставить его работать? Думаю, что — да.

Я уже приохотила его к Институту. Вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, он нашел в нем интересный и волнующий его мир. Теперь ему хочется записаться на семинар Эльяшевича, но если я его на это не толкну, он этого никогда не сделает. Надо, чтобы он ходил и в РДО. Был момент, когда мне казалось, что все это, как в свое время Мамченко, отнимает его у меня. Это не так. Тем более не так, что я его удовлетворить до конца не могу. Я выслушиваю его пламенные речи о прогрессе, читаю вслух «Об общественном идеале» Новгородцева, но ведь он великолепно понимает, что мне все это чуждо, что я этим не горю.

В моей любви к Юрию появился новый момент, полный какого-то почти преклонения, почти восторга перед большим человеком. Он самоуверен, м<���ожет> б<���ыть>, истеричен. Но что он — большой человек, в это я верю все больше и больше.

В пятницу был вечер поэтов. Читала Т.Л.Толстая о Толстом. Скучала, народу мало. Во втором отделении чтение стихов. Первая я. Читала: «Мне, как синице, моря не зажечь» и «Мы — неудачники». Читала хорошо и имела успех. Юрий читал последним. Волновался с самого перерыва. Читал плохо.

В воскресенье с утра поссорились. Он имеет обыкновение спать до 12-1. Меня это злит. Не дождалась его и ушла к нашим. Иногда мне кажется, что я бываю одинока. Страшная и опасная мысль для медового месяца!

Мне скучно. Юрий занимается политикой, историей, а меня это не трогает. Иногда бывает минута, когда «ничего не хочется». Хочется плакать. Дел у меня много: вымыть, вычистить посуду, постирать, погладить, поштопать. Все это весело. Потому что — и для Юрия. Особенно весело готовить ужин, когда изобретаешь, чем бы ему разнообразить мой диабетический режим. И как радуешься, когда это удастся. А когда он приходит, — я уже слишком устаю. И мне уже начинает казаться, что недостаточно внимания ко мне, что ему скучно, что ему мало, что, кроме капусты, я ничего не могу ему дать. М<���ожет> б<���ыть>, правда, я глупею и тупею с каждым днем, и, действительно, ничего не могу ему дать. Ему нужно поговорить, поделиться мыслями о прочитанном. И это все далеко мне, как Китай. Тогда я начинаю чувствовать себя одинокой. Сегодня я влюблена в свое вчерашнее стихотворение. Особенно — в строфу:

Мне кажется, что лучшего я никогда в жизни не напишу!

Вечер. 8<���часов>20<���минут>

Сижу одна. Юрия уговорили пойти в Институт на Милюкова [114] Пойти в Институт на Милюкова — П.Н.Милюков читал во Франко-русском институте цикл лекций «Политическая история России» (по вторникам). . Пошел, главным образом, потому, что надо у Лили узнать один адрес. Иначе бы не раскачался. Я не пошла, потому что устала, скисла, а, главным образом, потому, что мне не хочется. Лень одеваться, идти в темноту далеко… И как-то не интересна лекция. И еще менее интересны те лица, которых я там увижу и с которыми мне уже не о чем говорить. Что бы я дала за свое былое увлечение Институтом, за ту бодрость и неутомимость, с которой я ездила каждый день из Севра! За тетрадки с записями лекций? За тот смех, которым я могла смеяться только в Институте.